Рассказы
Шрифт:
Причем записи его отличались точностью и осмысленно-стью. Все студенты твердили, что Саша никогда на лекциях не отвлекался на разговоры. Из чего я и решила, что он просто вдруг задумывался.
Почему, о чем? Разумеется, я приписываю Саше свой собственный образ мышления. Но мне кажется, его фраза о моем рассказе дает мне на это право. Нет, права она мне на это не дает, но толкает на этот путь, скорее всего, ложный.
О знакомых Сашиных следователь сказал, что в подобных случаях все выглядят подозрительно. Более того, все себя сами подозревают.
Вспоминают
Кроме того, как часто бывает в подобных ситуациях, дружба с людьми вроде Саши слишком тяжелое бремя для обыкновенного, желающего жить собственной жизнью человека. Люди вроде Саши требуют к себе серьезнейшего внимания, не просто участия, но соучастия. Не каждый способен нести эту ношу.
Следователь рассказал мне, какие вещи хранил Саша в своей комнате, как он одевался, какой пользовался зубной пастой. Я узнала его привычки, его странную манеру рано, часов в десять, ложиться спасть, но не засыпать, а лежать, отвернувшись к стене, и слушать приглушенные разговоры своих соседей по комнате. Он не скрывал этой своей манеры (иначе откуда бы мы о ней знали? Дневников Саша не вел); иногда утром он говорил, к примеру, следующее: "Пять часов".
–
"Что?" – не понимали его. "Пять часов – разница между Читой и
Москвой". Он вступал в тот разговор, во время которого "спал" вчера вечером. Правда, он утверждал, что действительно спал, но во сне каким-то образом все слышал.
Между прочим, в Сашином паспорте обнаружили билет на Петербург, купленный заранее, за месяц до назначенного в билете срока. Никто не знал, зачем Саша собирался в Петербург, никто даже не знал, что Саша туда собирается. Во всяком случае, так говорили. В записной книжке у
Саши следователь обнаружил единственную запись, связанную с
Петербургом. Это был адрес частной гостиницы, в которой он, как выяснилось, заказал на одни сутки номер.
Мы разговаривали со следователем 20 октября. Саша собирался ехать в
Петербург 26-го. Я спросила следователя:
– Возможно, стоит съездить в Петербург вместо Саши, возможно, тогда хоть что-то прояснится?
Следователь сказал, что не видит в этом ни малейшего смысла. Даже если у Саши была назначена встреча в Петербурге, что мы можем о ней узнать сейчас, когда Саши нет? Даже если кто-то не знает о Сашиной смерти и ждет его в Петербурге, мы не знаем, кто это, где этого человека искать.
– На случай, если кто-то из встречающих поезд будет искать Сашу или если кто-то будет искать его в гостинице, я условился с одним моим хорошим приятелем в петербургской милиции. Это все, что мы можем сделать. Я делаю даже больше необходимого. Другой бы на моем месте давно прекратил следствие. Впрочем, – добавил он, – если вы хотите,
– пожалуйста. Я даже могу устроить вам билет в этот поезд. В этот даже вагон. Я даже дам вам мобильный телефон. Будете
Двадцать шестое была пятница, так что с работы отпрашиваться не пришлось. Деньги я взяла в долг у нашего финансового директора, с большой симпатией ко мне относившегося. Матери не сказала, что еду в
Петербург из-за (вместо) Саши, иначе она Бог знает чего бы себе придумала, начитавшись детективных романов. Я сказала, что устала и хочу отвлечься. Я и в самом деле лет пятнадцать никуда не выезжала из Москвы. Так что мать даже обрадовалась моему внезапному желанию развеяться.
Настроение, точнее, состояние, в котором я ехала, объясняет обостренность моего восприятия.
Путешествие началось задолго до отправления поезда. Он отходил за несколько минут до полуночи. Я не могла поехать домой в нашу подмосковную глухомань, слишком много времени занимала дорога.
Поэтому после работы я отправилась в Музей кино. Кто-то из Сашиных знакомых говорил, что Саша туда хаживал. Мне казалось, что в вечер отъезда он вполне мог посмотреть старое, черно-белое кино.
На улице лил дождь. Сашины ботинки, насколько я знала от следователя, промокали. На новые денег у него не хватало.
Я посмотрела американский фильм тридцатых годов, взяла в буфете бутерброд с сыром и кофе. Времени было около девяти. Я съела бутерброд, выпила кофе и пошла на девятичасовой сеанс, уже на современный фильм. Ни он, ни публика, набившаяся зал, мне не понравились. В фильме было много насилия, зрители пили пиво, переговаривались. Звонили мобильники, зрители смеялись там, где мне было страшно. Иногда я даже закрывала глаза, чтобы не видеть. Мне казалось, что Саша не стал бы это смотреть, ушел.
В вагон я вошла все-таки слишком рано, за сорок минут до отправления. В пустое купе.
Постели были заправлены, шторы задвинуты, горели боковые светильники. Все очень цивильно, по-западному. Как будто я уезжала за границу. На столе лежал рекламный буклет Петербурга с ресторанами, кафешками, киношками, магазинами.
Минут через двадцать в купе вошел мужчина лет сорока. Со свернутого зонта текла вода. Мужчина пристроил зонт у стены под столом, закинул свою сумку на верхнюю полку и ушел курить на платформу. Я видела его из окна. В коридоре говорили по-немецки. Мужчина вернулся в купе за десять минут до отправления. Снял пальто, повесил на плечики. Сел ближе к двери.
Спросил у меня:
– Можно? – дотянулся и взял со стола буклет.
Через пять минут в купе ворвался молодой человек, мокрый, запыхавшийся, холодный. Свою сырую куртку он повесил на крючок возле пальто мужчины, и мужчина поглядел беспокойно на эту куртку, с которой потекла на пальто вода. Парень заметил его взгляд и перевесил свою куртку подальше, в самый угол. В купе было жарко. От парня пахло сыростью. Никакой поклажи при нем не оказалось.
Поезд тронулся точно по расписанию, я сверила по часам.