Расследованием установлено…
Шрифт:
— Выписался Кныш совершенно здоровым? — спросил Линяшин, все более заинтересовываясь рассказом главного врача.
— Здоровым и со скандалом. Представляете, тихоня-угодник поднял шум: почему его так долго держат в больнице? Лечащий прибежала ко мне. Давайте, говорит, выписывать, а то он жалобу напишет. «На кого, — спрашиваю, — жалобу, чем вы не угодили вашему угоднику?»— «Не знаю, — говорит она, — чем, но он слухи нехорошие в палате распускает. Подрывает у больных авторитет обслуживающего персонала». — «Какие слухи?»— удивляюсь я. Лечащий помялась и сказала: «Кныш мне заявил в присутствии
Прохаживаясь по набережной канала, Линяшин снова и снова вспоминал некоторые детали визита в больницу, все больше обретая уверенность, что Кныш оказался там с определенной целью. Как же иначе объяснить его угодничество всем, а затем неожиданную дерзость, категорическое требование срочной выписки? И почему это он так обхаживал старика Сердобольского, а когда тот стал совсем плох, потерял речь и сознание, Кныш со скандалом выписался из больницы?
Линяшин надеялся, что предстоящий осмотр квартиры Сердобольского даст какие-то ответы на эти вопросы.
За его спиной мягко посигналила машина — приехали из управления.
— Мы тебе бутерброды привезли, — сообщил Андрей, потряхивая полиэтиленовым пакетом.
— Займись понятыми. Жилконтора во дворе, налево. Там же ждет нас и участковый оперуполномоченный, — сказал Линяшин, борясь с соблазном сейчас же съесть бутерброды.
В присутствии понятых вскрыли опечатанную дверь. Эксперт-криминалист, сделав несколько снимков в прихожей, великодушно разрешил войти.
— Опись имущества мы еще не делали, — пояснил участковый, — поскольку было письменное указание от вас ничего здесь не трогать. А за квартирой присматривал я и дружинники.
Линяшин благодарно кивнул.
Квартира выглядела так, будто хозяин покинул ее не навсегда. Эмалированный чайник на газовой плите, заварной и чашечки стопкой — на кухонном столике. Постель не убрана, а только прикрыта шерстяным пледом. На письменном столе в картонной коробке — валидол, нитроглицерин, масса других лекарств.
Больше всего Линяшина интересовала вторая комната, считавшаяся нежилой. Труханов использовал ее как кладовку, но, по его словам, Сердобольскому она очень приглянулась и он собирался сделать в ней фотолабораторию. Как выяснилось, Сердобольский никогда не увлекался фотографией и даже фотоаппарата у него никто не видел.
Дверь в эту комнату оказалась заперта, а Труханов утверждал, что у него она вообще была без внутреннего замка.
Участковый принес связку ключей. Попробовал одним, вторым — дверь открылась.
В крохотной комнате, грубо окрашенной масляной краской, стоял тяжелый дух нежилого помещения. Добрую половину ее занимал шкаф, добротно, как мастерили в старые времена, сделанный под красное дерево. Тускло мерцали толстые граненые стекла.
— Пальчики и любые другие отпечатки поищите везде — на ручках, стеклах, внутренних полках, — предупредил Линяшин эксперта-криминалиста.
Нижние полки оказались забитыми книгами, альбомами, справочной литературой по декоративно-прикладному искусству. Ведя следствие по
Линяшин начал листать ее, и где-то в середине книги нашел несколько листков розовой почтовой бумаги с машинописным текстом. Письма эти адресовались «господину Сердобольскому», но с русским обращением к нему по имени-отчеству. Судя по подписи, отправителем их был некто Серж Лаузов, проживающий в Швейцарии. «Ну что ж! — с удовлетворением отметил Линяшин. — Это уже не ниточка, ведущая к развязке, а кое-что покрепче. Наверное, именно об этих посланиях из-за рубежа и говорил Труханов…»
Осмотр и опись содержимого шкафа заняли около двух часов. Эксперт-криминалист сложил свои приспособления в чемоданчик, давая понять, что его работа закончена. Понятые явно заскучали. Линяшину это состояние оторванных от своего дела людей было знакомо. Приглашенные на обыск или осмотр места происшествия, они ждут нечто потрясающее воображение. Если не тугих пачек ассигнаций, сберегательных книжек с пятизначным счетом, золотых монет и бриллиантов с куриное яйцо, то хотя бы каких-то подпольных ценностей. Вот тогда было бы о чем рассказать, посудачить во дворе! Вот тогда можно было бы строить любые предположения насчет того, почему старик Сердобольский оставил на свои похороны 300 рублей, ходил в пальто и шляпе времен фильма «Чапаев», а на поверку оказался подпольным миллионером?!
По следственным делам Линяшину приходилось читать немало чужих писем. Деловых и сугубо личных, интересных, содержательных и пустых, четких, ясных и темных, как осенняя ночь.
Он не только читал, но и подшивал к делу, нумеровал как важный следственный документ и письма-исповеди, и письма-угрозы, и письма-советы, как вести себя в случае ареста и суда. Однажды к нему поступило письмо, написанное карандашом на узких полосках бумаги, оно поражало своей бессвязностью, никчемным набором, казалось бы, случайных Слов. Было такое впечатление, что писал его психически больной человек.
Полоски бумаги и насторожили Линяшина. К чему бы это? Он искал потаенный смысл в отдельных словах, даже пытался переставлять их порядок, пока по какой-то ассоциации не вспомнил школьный ликбез об акростихе. И тогда в письме открылось все, что там было скрыто.
Письма, изъятые при осмотре квартиры Сердобольского, были осторожными, неоднозначными. Некто Серж Лаузов, сын русского эмигранта, лет сорок назад работал продавцом в антикварном магазине дяди Сердобольского. Потом стал совладельцем, а когда дядя умер, магазин перешел в его собственность.