Расследователь. Предложение крымского премьера
Шрифт:
Андрей позвонил Галине. Оделся и ушел. В подъезде постоял несколько секунд перед дверью... Резко повернулся и вышел через второй выход, во двор. Если бы кто-то спросил у Обнорского, зачем он это сделал, Андрей не смог бы дать толкового объяснения. Он пересек двор, вошел под арку и секунд двадцать простоял в арке, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, не появится ли "хвост". Но ничего не происходило. Никто не вышел из подъезда, никто не шел вслед за ним.
Обнорский выскользнул на Крещатик и двинулся в сторону площади Незалежности. Он шел и думал: гадалка, странные звонки и визиты... А еще раньше, в Тараще, предполагаемый "хвост"...
Ответов у Андрея не было.
* * *
– Как продвигается твое расследование?
– спросила Галина утром.
Утро было солнечным, блестел мокрый после дождя асфальт, ветер из форточки играл шторой на кухне. Андрей и Галина завтракали.
– Пока не знаю, - ответил Обнорский, намазывая джем на булочку.
– Интересно! А кто же тогда знает? Что значит "пока"?
– "Пока" значит, что через пятнадцать минут у меня совещание с моими коллегами... Обменяемся информацией, которую накопали за эту неделю, подобьем итоги. Может быть, что-то и прорежется. А может быть, нет. Любое расследование начинается с накопления информации. Именно этим мы и заняты.
– Я еще помню вашу блистательную лекцию по расследовательскому искусству, профессор, - сказала Галина.
– Помню, что накопление первичной информации - важнейшее звено расследования.
– Нет, лапушка, не так. Важнейшее звено - это все-таки анализ, умение отделить важную информацию от второстепенной.. Понять, какие события имеют значение, а какие нет. Когда информации нет - беда. А когда информационный поток захлестывает - не лучше. Ну ладно, извини - мне надо бежать... Орлы-инвестигейторы ждут.
Обнорский быстро допил кофе, поцеловал Галину и убежал. Она проводила его грустным взглядом...
* * *
Хозяин ходил по кабинету. Он был без пиджака, и Заец подумал, что хотя Хозяину без малого шестьдесят, он еще очень крепок. Подтяжки охватывали сильные широкие плечи, стекали к брюкам по плоскому животу.
– Ну и что же получается, Костя?
– сказал Хозяин, остановившись посреди кабинета.
– Сначала ты мне докладываешь, что у тебя есть способы воздействия на Араба... Потом он как бы даже улетает в свой Питер. А здесь остается один этот... Как его? Родственник?
– Родной, - поправил Заец.
– Николаю Повзло мы присвоили псевдоним Родной.
– Хорошая родня, - сказал Хозяин, покачиваясь на носках.
– Да, остался один Родной, который, по твоей оценке, не профессионал. Его, сказал ты, легко вывести из равновесия... Однако ни х... ты его не вывел. Он всю неделю шастает по своим делам, копает все чего-то... Так, Костя?
– Ничего опасного он не накопал, Матвей Иваныч. В своей оценке относительно профессионализм, Родного я уверен. Могу повторить, что Родной не может являться кадровым сотрудником ГРУ или ФС. А из равновесия мы все-таки сумели его вывести... С явно взвинчен.
– Что с того, что он взвинчен? Он здесь, он про должает копать. Так вот, этот Араб не только подключил к делу еще одного "переводчика" (слово "переводчик" Хозяин произнес так, как говорят "урод"), но и сам вернулся. Теперь их уже трое. Целая резидентура, голубь ты мой. Ни от кого не прячутся, работают внагляк. А ты их только конвертиками пугаешь. Так что будем делать, Костя? Дальше смотреть, как они тут копошатся?
Заец
– Решим вопрос, Матвей Иваныч, - сказал Заец.
– Сколько времени тебе понадобится?
– Два дня.
Хозяин посмотрел на календарь, кивнул и бросил:
– Иди. Через два дня они должны быть нейтрализованы. Как ты это сделаешь, меня не интересует. Но сделай это обязательно.
* * *
Была суббота, движение транспорта по Крещатику на выходные закрыли, и можно было смело идти прямо по проезжей части. Блестел мокрый асфальт, блестели лужицы, шли киевляне. Они были беспечны и совершенно не думали о возможной слежке и предполагаемых провокациях. Обнорскому тоже не хотелось думать об этом, и он запретил себе такие мысли. Он сказал себе: "Ты легок, свободен и беспечен. Ты идешь по Крещатику, покуриваешь сигаретку, не задумываясь ни о "хвостах", ни об отрубленной голове, ни о кисти руки в морозильной камере из нержавеющей стали". Он отлично понимал, что это самообман, что спустя всего несколько минут он сядет за стол и будет думать и говорить об этих малоприятных предметах... Но пока он шел по Крещатику, смотрел на нарядных, красивых женщин, улыбался про себя...
До "штаб-квартиры" Андрей дошел за десять минут. Мужчина в серой "девятке", припаркованной у "готеля" "Премьер-палац", зафиксировал в блокнотике время...
Андрей поднялся на пятый этаж, положил руку на кнопку звонка.
– Я пошел в сортир, - раздался из-за двери громкий голос Каширина.
Обнорский замер, удивленно поднял брови: чего это он орет? Зачем так громко сообщать о столь выдающемся событии?
– Слышь, Мыкола?
– Снова заорал за дверью Родион.
– Я пошел в сральник.
– Нормально, - пробормотал Обнорский и нажал на кнопку.
Желтая точка "глазка" сделалась темной - Каширин прильнул к нему глазом, - замок щелкнул, звякнула цепочка, и дверь отворилась.
– Здравствуй, Андрей Викторович, - жизнерадостно произнес Родя.
– А ты чего орешь-то?
– спросил Андрей.
– Так я в сортир собрался.
– А что - об этом надо орать так, чтобы все соседи узнали о твоем пафосном поступке?
– Я не для соседей орал, а для Повзло... Он, тетеря глухая, в телек уперся в дальней комнате и ничего не слышит, - говорил Родион, закрывая дверь за Обнорским.
– А Повзло зачем это знать?
– спросил Андрей.
– А-а, так ты же не в курсе... У нас в сортире защелка замка сломалась, изнутри закрыться нельзя. Он дня три назад заперся, а выйти обратно не может. Я его оттуда минут двадцать выковыривал. Хорошо, у меня нож швейцарский с кучей прибамбасов - там и отвертка, и шильце...
– Молодец, - сказал Андрей, - спас товарища, заточенного врагами в сортире. А теперь, значит, вы орете о каждом своем посещении этого замечательного места?
Родя несколько раз моргнул глазами и бесхитростно ответил: