Расссказы разных лет
Шрифт:
К зиме возникли денежные затруднения.
«Тебе с ним не ужиться, он человек не нашего круга», — вспоминала Люся предупреждающие слова Виктории Генриховны, и они всякий раз удерживали Люсю, когда она вот-вот готова была обратиться к родным за помощью. В самые трудные минуты супружества она не обращалась к родным за поддержкой душевной, и подавно не обратится сейчас к ним за помощью материальной.
Обращаться к друзьям? Нет.
К Петру? Ни в коем случае. Пусть лучше она умрет с голоду! Люся считала себя гордой и самолюбивой.
Но
«В доме будет чище, и месяц-другой можно будет протянуть», — решила она.
А дальше? О том, что будет дальше, ей не хотелось думать: дальние надежды слишком часто обманывали ее. Наконец, что хорошего может быть дальше?
Добросовестно и прилежно, подобно тому как некогда выполняла она свой «мебельный» план, стала она выполнять теперь план распродажи. Новые гости — старьевщики с монгольскими лицами и низкими гортанными голосами — узнали дорогу на четвертый этаж, к хозяйке, распродававшей старье.
Хлам исчерпался гораздо быстрее, чем полагала Люся. Назрела необходимость продать нечто более существенное.
«Только не мебель», — думала Люся, с ужасом представляя оголенные стены и вспоминая комнату, какой увидела ее впервые. Ей казалось варварством вытащить хотя бы один прутик из насиженного ею гнезда. Кровать красного дерева, на которой она спала с девических лет, подарок мамы? Стол, заботливо убереженный ею от малейшего пятнышка и царапины? Зеркальный шкаф, где в идеальном порядке, как на витрине, был разложен весь ее гардероб?
Сколько усилий, сколько коммерческой изобретательности и материнской нежности было затрачено на эту мебель! И вдруг — лишиться всего? Люсе казалось, что мебель, точно живая, молит ее о пощаде.
И Люся решилась на тяжелую жертву.
Она раскрыла горку, вынула две простенькие статуэтки. Она долго смотрела на них и наконец, вздохнув, понесла в комиссионный магазин: Она солгала Валентину Евгеньевичу, что хочет очистить свою коллекцию фарфора от нескольких наскучивших ей вещиц и при случае заменить их новыми, более ценными. Ей было стыдно, словно она продавала краденое; будто совершала предательство по отношению к кому-то близкому; будто она отдавала на поругание что-то святое.
Статуэтки были быстро проданы, и так же быстро были истрачены деньги. И вскоре, как ни боролась Люся за каждую безделушку, она вынуждена была отнести в магазин второй транспорт фарфора. Потом пришлось отнести третий, четвертый — уже без стыда и без особой борьбы. Так неловкий растратчик протягивает руку за первым рублем с трусливой оглядкой, а дальше — не всё ли равно, сколько растрачено!
Горка опустела. Осталось несколько любимых чашек, которые Люся решила во что бы то ни стало сберечь.
Однажды Петр постучал Люсе в перегородку: к телефону! Никто не отозвался Петру
Петр оглядел Люсину комнату. Он не был здесь со времени развода. Казалось, во всем соблюдался заведенный порядок, во всем чувствовалась Люсина хозяйская рука.
Но вдруг Петр увидел опустевшую горку. Он сопоставил ее пустоту с тем, что пришлось ему в последнее время краешком уха услышать и краешком глаза увидеть, и понял причину. Ему стало неприятно: как-никак, он был косвенной причиной затруднений Люси.
Помочь Люсе? Но он знал, что она не примет от него денег — даже в долг.
Вечером Петр стучится к Люсе.
— В чем дело? — спрашивает она его холодно, едва он ступает на ее половину. Петр смущается.
— Извини меня, — говорит он, стараясь побороть в себе смущение, — я хочу поговорить с тобой откровенно. Можно? — спрашивает он. И так как Люся молчит, он кивает на опустевшую горку. — Это не дело, Люся...
Теперь смущается Люся. Но и она берет себя в руки. Она пожимает плечами.
— А что же мне делать? — спрашивает ока слегка вызывающе. — Себя продавать, что ли? Или, может быть, выйти замуж? Спасибо, я уже однажды была замужем.
Молчание.
— Люся, — Петр старается говорить возможно мягче, — извини меня, надо заняться делом, работать.
— Работать, — повторяет она горько, — конечно!.. Говорить об этом легко. А то, что я не умею работать, — это неважно? Так, что ли?.. Ты-то ведь хорошо знаешь, что я... «стряпейка несчастная»... Петр, зачем нам зря время тратить? — добавляет она вдруг с прежней холодностью.
Но холодность эта теперь не смущает Петра.
— Ты очень многое умеешь, Люся, — говорит он примирительным тоном, как с капризным ребенком. — Ты знаешь языки, разбираешься в старинных вещах, рисуешь. Неужели нельзя преподавать немецкий или французский, скажем, хотя бы детям или в начальной группе? Ты можешь устроиться в антикварном магазине...
«Учительница? — мелькает в голове Люси. — Как «сухари»? Усмирять крикливых молокососов? Спасибо. Приказчица в антикварном магазине? Выслушивать любезности от всякого дурака, вроде того, который болтал в магазине о Марии-Антуанетте?»
— Ты очень заботлив, Петр... — говорит она язвительно.
Но Петр не хочет замечать ее колкостей:
— Я как раз говорил сегодня с одним моим товарищем, Волковым. Он художник, работает по фарфору. Ручаюсь, он приспособит тебя к работе, если только захочешь. Ведь ты так любила когда-то фарфор!
«Любила фарфор»! — Люся с горечью усмехается, поглядывая на опустевшую горку. Да, она когда-то любила фарфор.
— Я даже с ним договорился, — признаётся Петр, — завтра ты должна быть на заводе, в десять часов. Он просил, чтоб ты захватила какие-нибудь старые рисунки. Поезжай, Люся. Не пожалеешь.