Расставание
Шрифт:
Проходит какое-то время, я уже всех присутствующих знаю по имени и по профессии, и про семейное положение каждого. В тесной печурке уже бьется огонь, и на позицию девушка провожает бойца, и расписные Стеньки Разина челны выплывают из-за острова на стрежень… Не первая рюмка уже опрокидывается на скатерть и не первая вилка летит под стол.
Осоловевший, я апеллирую чувствами к Женьке, и Женька, сукин сын, показывает на часы.
Но через стол тянется ко мне рыбак «Мишка», как он приказал себя называть, хотя он старше
— Ты чо мне скажи, когда книжку закончишь, тебе ведь за это заплатят, поди, прилично?
Я не усекаю опасности темы, киваю самодовольно.
— А если не секрет, сколько?
Я настораживаюсь, но взгляд «рыбака» состоит из одного честного любопытства. Я мнусь, оборачиваюсь к Женьке и чувствую тишину, родившуюся в комнате. Интересно всем, даже номенклатурному зятю героя, и самому герою, и его жене. Я ощущаю неудобство, что-то не вписывается эта тема в обстановку, но нахожу выход, тычу перстом в Женьку:
— Он лучше знает. Сколько заплатит, столько и получу.
И все вперяются в Женьку. Ему не сладко, я это вижу по его морде, но морда у него тренированная.
— Зависит от многих обстоятельств, — отвечает он деловито и с достоинством, — от тиража, скажем, то есть — сколько книг будет выпущено. Ну, и других обстоятельств: бумага, формат.
Номер не проходит, «рыбак» нетерпеливо перебивает:
— А самое большее — сколько? И еще большая тишина обступает Женьку. Он двигает плечом, дергает бородой и выдавливает:
— Ну, думаю, тысяч шесть…
По тому, что Женька занижает цифру, я соображаю, насколько опасна эта тема. Я как-то одним взглядом вижу сразу всех, у всех легкий шок, а всплеск рук и хлопок ладошками — это жена героя выражает свое изумление — воспринимаю, как пощечину.
— Шесть ты..ы..ы. сяч! — лепечет рыбак. Он уже не смотрит на меня. И мой герой опустил глаза в стол, и мне не известно, какие чувства пытается он подавить в себе. Все меняется за столом, эту перемену я вижу в насторожившемся лице Женьки.
— Шесть тысяч! — вздыхает Полина Михайловна.
— Да-а! — многозначительно тянет рыбак. — Вот, Андрюха, лучше б дали тебе в лапу эти шесть, чем славу наводить.
— Как же это так получается? — стонет Полина Михайловна. — Он, значит, воевал, кровь проливал, и никто ему таких денег не предлагал, а книжка об том вон каких денег стоит!
— Воронье! — уже почти рычит «рыбак», а мужики рядом кивают согласно и не смотрят ни на меня, ни на Женьку. А вся моя надежда на него. Он явно растерян, я впервые его вижу таким.
— Но вы же понимаете, — старается он сохранить хорошую мину, — написать книгу это ведь не просто, этому учатся…
— Ну да! А фрица из окопа было легче утащить? — Это уже произносит мой герой, мой скромный и неловкий Андрей Семеныч. Лицо его покраснело, глаза злые, кулак на столе. Я вижу, что он пьян.
— По закону, деньги пополам! — стучит рыбак по столу.
— Ну
— Чего мне слушать! А обидно мне или нет?
— Правильно! Обидно! Деньги пополам! Один жизнью рисковал, а другой на нем деньги зарабатывает! Такой закон есть?
— Перестаньте! — Это милая дочка пытается образумить отца и всех остальных.
— Эх, Андрюха! — не унимается «рыбак». — А ну, прикинь, что б ты на эти деньги сотворил!
— Много чего, — бормочет Андрей Семеныч, но жена сует ему под нос дулю.
— А вот — не хочешь? Сотворил бы! Восемь лет из бутылки не вылезал, а я вкалывала, как лошадь…
— Мама! — громко, отчаянно кричит дочка.
Женька кивает мне на дверь, мы поднимаемся одновременно, кто-то робко трогает меня за руку, но я высвобождаюсь и в два шага преодолеваю расстояние от стола до двери. В прихожей мы с Женькой хватаемся оба за рычаг замка, мешаем друг другу, и тут между нами возникает дочка Андрея Семеныча.
— Подождите! Пожалуйста. Не уходите. Это все так глупо! Но вы должны понять. Мама работала на двух работах, а когда болела, у нас даже хлеба не было, одна картошка… Вы не должны обижаться. Я не знаю, что сказать…
И я не знаю, что ей сказать.
— Мы понимаем, — воркует Женька, — потому и уходим. Мы понимаем. Пусть все успокоятся, а потом уладим.
Врет Женька, ничего потом не уладится. Я быстро пытаюсь подсчитать, сколько успел истратить из аванса, — ведь придется возвращать…
Дочка плачет, припав к чьему-то пальто на вешалке. Женька делает шаг к ней, чтобы взять ее за плечи, но руки повисают в воздухе, и Женька поспешно причесывается, потому что в прихожей появляется зять героя.
— Вот, что делают с людьми деньги, — говорит он с партийной скорбью в голосе.
— А, может, не деньги, — возражаю угрюмо, — а отсутствие их?
Муж успокаивает жену. Женька подталкивает меня к двери, а я отчего-то сопротивляюсь. Я еще и пьян основательно и не могу принять никакого решения. Вдруг поворачиваюсь к супругам спиной, вытаскиваю из пиджака пачку денег и сую в карман пальто на вешалке. Женька резко и зло, но молча хватает меня за руку, я оскаливаюсь по-собачьи — и рука моя пуста. Женька выталкивает меня за дверь, тянет по лестнице вниз, и лишь на улице у подъезда мы останавливаемся.
— Дурак! — говорит Женька. — Ты что ж думаешь, они возьмут твои деньги? Дурак сентиментальный! Ты обрек их на унизительную процедуру — возвращения твоих денег.
— Не возьму.
— Дважды дурак! Они будут унижаться перед тобой, пока ты не простишь их и не возьмешь. И ты возьмешь! И вот тогда они по-настоящему тебя возненавидят.
— Женька, тебе не противно жить?
— Ясно! — констатирует Женька. — До такси дойдешь?
— Я хочу в Урюпинск.
— Еще куда? К маме с папой не хочешь?