Расстрелянная корона. Книга 1
Шрифт:
На строящемся вокзале Николай заложил в кладку серебряную доску, надпись на которой свидетельствовала о том, что 19 мая 1891 года началось сооружение Великой Сибирской железной дороги.
21 мая наследник престола покинул Владивосток. На обратную дорогу ушло два с лишним месяца. Путь по России пролегал через Хабаровку (Хабаровск), Благовещенск, Читу, Иркутск, Томск, Тобольск, Омск, Оренбург. По традиции, в каждом населенном пункте, где останавливался наследник престола, сооружалась триумфальная арка.
4
Федор в изнеможении сполз с Елизаветы, лег на спину и довольно проговорил:
– Хорошо-то как! Аж в глазах потемнело, будто сладость обухом в башку вдарила.
Елизавета, вдова тридцати пяти лет, положила голову на крепкую волосатую грудь любовника.
– И мне хорошо, Феденька. Так ни с кем не было.
– Пользуйся, покуда живой, – с усмешкой проговорил Федор Волков, от рождения Рыбанов, молодой мужик двадцати трех лет.
– Федя, а ты никогда не думал, что я и забрюхатеть могу?
– Чего это вдруг? От мужа покойного, с которым прожила, почитай, десять лет, не забрюхатела, от рыжего Тимофея тоже, а от меня вдруг залетишь? С чего бы это? Ты ж баба пустая.
Елизавета приподняла голову, посмотрела любовнику в глаза.
– Нет, Феденька, я не пустая. Это Степан-покойник был неспособным детей делать. А Тимофей? Так с ним у меня ничего такого и не было.
– Рассказывай! А то на селе слепые да глухие живут. Народ видит и слышит даже то, чего ты и сама о себе не знаешь.
– Федь, клянусь, ничего не было. Да, заходил Тимофей раза три, да все по пьянке. До своей избы дойти не мог, вот ко мне по пути и захаживал. Приставал, было дело, на постели раскладывал. А больше ничего, сразу в храп. Как хорошо было бы, если бы у нас ребеночек народился. Ты женился бы на мне, и зажили бы мы на зависть другим. Ты стал бы хозяином. Земли у меня много. Скотину прикупили бы, дом подправили.
Федор повернул женщину на спину.
– Вот, значит, как? Тогда запоминай хорошенько. Ежели что, пойдешь к повитухе, и пусть она избавляет тебя от плода. Если по селу поползут слухи о том, что ты забрюхатела от меня, то пеняй на себя. Удавлю.
– Такая, значит, твоя любовь ко мне?
– А кто тебе о любви говорил? Ты меня с Тимофеем попутала? Не хочешь жить со мной, дело твое, я себе и в городе бабу найду. Да и в соседнем селе Фроська Тырина завсегда принять готова. А она ровесница мне и условий не ставит.
– Ты что, Федя?
– Ничего! Со мной шутки
Федор начал быстро одеваться. Растрепанная Елизавета сразу как-то подурнела, заплакала на кровати.
Волков пошел к дому Гуляевых. Он проживал там вместе с матерью, батрачил на Порфирия Михайловича, местного богатея, нового помещика.
Гуляев запил после ярмарки. Он уже неделю не вылезал с заимки, расположенной у реки Шарга. Вместе с ним там находились староста соседней деревни Федор Семенович Губин, работник Тихон и Екатерина, мать Федора Волкова.
Вот уже десять лет женщина жила с Порфирием Михайловичем, превратилась по сути в рабыню разбогатевшего крестьянина. В комнату покойной жены он ее не переселил, как обещал. Федьке выделил отдельную каморку, но на учебу не отправил. Мальчишка с помощью местного священника научился кое-как писать и читать.
Екатерине приходилось до беспамятства работать в поле, управляться по хозяйству, исполнять извращенные прихоти Порфирия. Здоровье ее ухудшилось. Она часто болела, что вызывало лишь недовольство у новоявленного барина.
Федор Волков ненавидел Гуляева, жалел мать, однако не осуждал ее связь с Порфирием. У этого молодого, наглого и злобного мужика был свой интерес в отношении матери и местного богатея. Федор давно мог отделиться, получить собственный надел, построить избу, завести семью, но, на удивление сельчан, оставался у Порфирия в батраках, жил бобылем. В Долгопрудном все постепенно к этому привыкли, как к тому, что Федор не заигрывал с молодыми девками. Он сошелся с вдовой Елизаветой, имевшей на селе репутацию гулящей бабы.
Федор шел к дому Гуляева, и тут от ограды его окликнул сосед Еремей Фомич Якунин:
– Федька, здорово был!
– Здравствуй и ты, дядя Еремей.
– Поди сюда, покалякаем.
– Так дела есть.
– Ладно тебе, какие дела?
Федор подошел, скрутил самокрутку, прикурил, выпустил облако ядовитого дыма.
– Чего хотел, дядя Еремей?
– От Порфирия известий не было?
– Нет.
– Сколько он уже пьет?
– Завтра вторая неделя пойдет.
– Значит, завтра и вернется. Он больше недели не выдерживает.
– А ты чего с ним не гуляешь? – поинтересовался Федор. – Вы же друзья с детства.
– Не люблю я такое дело. Выпить водочки под хорошую закуску завсегда готов, но упиваться до чертиков не приучен. Это Порфиша с жиру бесится. Как же, поднялся над всеми, глядишь, в городе лавку откроет, а то и заводик какой. Когда деньги есть, ты человек.
– Мне все равно, чего он откроет, дядя Еремей. Я больше за мать волнуюсь. Хворать она стала часто, и когда Порфирий Михайлович ее на заимку забирал, тоже чувствовала себя нехорошо. Да разве хозяин послушает нас, посмотрит на это?