Расстрелянная корона. Книга 2
Шрифт:
– Я в полной растерянности, а радость переполняет. Отсюда и смятение.
– Вам надо успокоиться. У меня для вас хорошие новости.
– Да? И какие?
– Вы успокойтесь. Давайте пройдем к вам, там и поговорим, как вы предложили только что.
– Да, конечно. Эх, граф, если бы вы знали, как я рад видеть вас!
– Я тоже рад, Алексей Евгеньевич. – Поручик закашлялся.
Покровский наклонился к нему:
– Вам плохо, Алексей Юрьевич? Нужна помощь?
– Нет-нет, князь, это сейчас пройдет. Простите меня.
– О чем вы говорите, поручик? Да, кстати, вы давно в столице?
– Третий день.
– А до этого? Но обо всем дома. У меня сейчас горничная – прелесть. Деревенская девушка, но такая чистюля, а какие пельмени готовит и борщ! Ничего подобного ни в одном ресторане не найти. Идемте. Или извозчика нанять?
– Ни к чему, мне полезно быть на свежем воздухе.
– Хорошо, тогда пойдемте пешком.
Князя Покровского и гостя встретил денщик генерал-майора Степан
Князь повернулся к поручику:
– Для начала обед, граф?
– Благодарю, рано. Я привык обедать после двух.
– Ну и хорошо. Ты, Степан, передай Лиде, чтобы приготовила обед на двоих и накрыла стол в два часа, а прямо сейчас принесла в кабинет фрукты. Мы пройдем туда. Там нам будет удобнее.
Молодая скромная девушка принесла в вазе яблоки, груши, сливы.
– Выпьем коньяка, граф? За встречу.
– Вообще-то мне нельзя, Алексей Евгеньевич, но как не выпить за такую встречу? Лучше бы водочки.
– Найдется и она. – Покровский достал из шкафа початую бутылку водки и две рюмки.
Офицеры выпили. Поручик вновь закашлялся.
– Объясните, граф, что с вами?
– Это результат отравления газами.
– Вы служили в крепости Осовец?
– Так точно, как и было приказано вами.
– Сейчас об Осовце очень много говорят. Часто появляются статьи о героизме ее гарнизона. Однако находятся людишки, которые пытаются представить оборону Осовца как совершенно бесполезное дело. Расскажите, что там было на самом деле.
Дольский поудобнее устроился в кресле.
– Если вас это так интересует, извольте. Я прибыл в крепость как раз перед третьим штурмом. В день представления и получения назначения командиром одной из рот германские войска начали общее наступление. Моя рота входила в полк, занимавший передовую позицию. Немцы сосредоточили против Осовца около полутора десятков батальонов, примерно тридцать тяжелых осадных пушек и несколько десятков полевых батарей. Наша артиллерия часто сосредотачивала огонь по обнаруженным вражеским орудиям, действовала очень грамотно. Некоторые пушки стояли в бетонированных укрытиях и, естественно, не имели возможности маневрировать. Остальные же постоянно меняли позиции, и это путало противника. Начальник гарнизона вселял в солдат уверенность в несокрушимости крепости. Он часто бывал на позициях. Я еще не освоился в должности, даже не познакомился со всем личным составом, как немцы начали активные действия. Работали они стандартно: мощная артподготовка, затем попытка штурма. На нас играло то обстоятельство, что по мере выравнивания фронта, его смещения, немцам приходилось вести главным образом лобовые атаки, которые не без труда, но успешно отбивал гарнизон. В том числе солдаты и офицеры моей роты. Всем было ясно, что если бы немцам удалось прорваться к крепости, то русские части вынуждены были бы отступать по узкому коридору, при постоянных ударах не только во фланг, но и в тыл. Учитывая усталость войск, недостаток боеприпасов, а где-то и их полное отсутствие, забитость тыла всевозможными обозами, подобное положение могло стать роковым для наших двух армий. Это как минимум. Поэтому гарнизон стоял насмерть. Во втором бою я получил легкое ранение руки. Слава богу, пуля прошла навылет, не задев кость, и после перевязки я смог продолжить руководство подразделением. Не буду утомлять вас, князь, скажу лишь то, что все потуги германцев захватить крепость заканчивались неудачей. Тогда, оценив обстановку, германское командование решило пойти на варварский шаг: попытаться взять Осовец газовой атакой.
Покровский кивнул:
– Я читал об этом в прессе, но не мог понять, почему гарнизон не воспользовался специальными масками.
– Воспользовался. Но они, эти самые маски, которые имелись в ротах, оказались совершенно непригодными для защиты от газов. Да, возможность такой атаки предусматривалась, особенно когда разведка донесла о размещении на позициях противника нескольких тысяч баллонов с газами, но все предпринятые меры защиты оказались недейственными. Я не сказал, что части гарнизона находились на позициях не постоянно. В дневное время большие силы отводились в тыл на отдых, в самой же крепости оставалось незначительное количество войск. Передовая позиция, именуемая Сосненской, держались ночью тринадцатью ротами, днем – девятью. У противника в первой линии было около десяти батальонов, во второй – три. 24 июля перед рассветом один батальон полка, как и всегда, отошел в Заречный форт. На позиции осталось девять рот, среди них и моя. Отлично помню холодное утро, северный ветер. Ровно в 4 часа утра, как только начало светать, туман постепенно стал принимать темно-зеленый окрас, сначала в отдельных местах, затем повсеместно. Нам стало ясно, что немцы применили газы. Буквально минут за пять ядовитое облако хлора накрыло передние окопы Сосненской позиции, а затем и крепости. Солдаты и офицеры пытались спрятаться от этой зеленой смерти, но где? Маски не помогали, гимнастерки, которыми обмывали лица, тоже. Повсюду хрип. Я почувствовал удушье, содрогался от кашля. Мне казалось, что легкие рванутся на части. Я упал, но заставил себя, уж не знаю какой силой, подняться и отдать команду «к бою». Рядом такой же поручик с окровавленным лицом
Покровский смотрел на него с сожалением, в то же время испытывал гордость за своего подчиненного.
Откашлявшись и выпив воды, Дольский продолжил:
– Очнулся я в лазарете. Потом меня переправили в госпиталь, уже в тыл. Там я узнал, что оставшиеся в живых солдаты тринадцатой роты полка, отравленные, окровавленные, содрогавшиеся от безудержного кашля, без гимнастерок встали и пошли вперед. Эта неожиданная и страшная контратака мертвецов сначала повергла немцев в ужас. Они отступили, но вскоре пришли в себя и вновь двинулись на крепость. По ним открыла огонь почти вся наша артиллерия. Попытка германцев обойти деревню Белогронды была пресечена силами Ливенского полка. К тому же немцы сами сильно пострадали от газов, повернувшихся в их сторону. Наша пехота перешла в наступление и выбила германцев с занятых позиций. Большую роль в сражении сыграла крепостная артиллерия. Она заставила немцев отойти и с тех позиций, где они, казалось бы, закрепились прочно. Все это рассказывали мне офицеры гарнизона, меньше меня пострадавшие от газа. А позже, когда я более-менее пришел в себя, мне удалось встретить пленного немецкого офицера. Он рассказал, что перед штурмом все германцы, от старших офицеров до рядовых бойцов, были уверены в том, что на этот раз для нас не должно быть спасения. Противник не сомневался, что после газовой атаки войдет в крепость беспрепятственно. Его обозы стояли, готовые для движения вперед. Были созданы специальные похоронные команды. Поэтому яростное сопротивление, атака мертвецов, открытие нашей артиллерией ураганного огня и стремительное нападение свежих сил произвели на германцев шокирующее впечатление. Они не понимали, как солдаты и офицеры, отравленные газом, могли держать оборону. Отсюда и огромные потери немцев, и их неспособность довести штурм до победного завершения. Правда, надо отметить, что и мы потеряли очень много людей, в основном погибшими от газа. Но крепость выстояла, князь, несмотря ни на что, вопреки всему. Она держалась до тех пор, пока командование не признало дальнейшее ее использование бесполезным. Вы наверняка знаете, что Осовец был организованно эвакуирован и подорван. Немцы за полгода так и не смогли взять крепость.
Покровский кивнул:
– Да, граф, мне это известно. К сожалению, из газет. – Генерал-майор налил себе рюмку водки, тут же опрокинул ее в себя, а закусывать не стал.
– А как тут вы, Алексей Евгеньевич? – поинтересовался Дольский.
Князь помрачнел:
– А у меня, граф, штатская жизнь.
– Как? Разве вы не при государе?
– Нет, Алексей Юрьевич. Император больше не нуждается в моих услугах. По крайней мере, так мне дают понять. Я и здесь, в столице, не мог попасть к нему на аудиенцию, хотя раньше это было не сложно, а сейчас, когда он принял командование и находится в Могилеве, тем более. Я просился на фронт – не пустили. Если бы вы знали, сколь тяжело мое нынешнее положение. Кто я? Зачем? Для чего живу?
– Оставьте, Алексей Евгеньевич. Вы же сильный человек. Уверен, пройдет какое-то время и все встанет на свои места. Это для меня служба кончена, списали подчистую. А я ведь без армии не смогу.
Покровский улыбнулся:
– Странный разговор у нас, Алексей. Успокаиваем друг друга. Ничего ни для кого не закончено. Ни для меня, ни для вас. Списали, говорите? Так медики исходили из вашего состояния на момент комиссии. Кстати, что по поводу здоровья говорят врачи?
– Легкие повреждены, вылечить их практически невозможно. От кашля надо принимать пилюли, которых мне выписали целую кучу. Так что жизни мне осталось лет пять в лучшем случае. Я не делаю из этого трагедии. Мне повезло, кто-то умер в страшных муках на позиции, на койке в лазарете, в госпитале. А у меня еще есть время. Обидно, что просьбу оставить на службе даже не рассматривали. А ведь я еще могу приносить пользу.
– Конечно, можете, граф, и о пяти годах даже не думайте. В комиссии врачи только по названию, диплому, а на самом деле обычные чинуши. Посадили их туда, вот они и отписываются. Скажите, разве вас серьезно обследовали?
– Нет. Слушали, чем-то постукивали по груди, расспрашивали, как, где, сколько мог получить газа, терял ли сознание, сильно ли мучит кашель.
– Вот видите. Чисто формальный подход. Да и понять этих чинуш можно. Ведь через комиссию ежедневно сколько людей проходит?