Рассуждения о Франции
Шрифт:
Этот великолепный монарх приказал также своим магистратам считать не имеющими законной силы любые [королевские] жалованные грамоты, содержащие пункты о передаче дела в высшую инстанцию или поручения о судебном рассмотрении гражданских и уголовных дел и даже приказал карать предъявителей таких грамот, стр. 363.
Магистраты восклицают: «Счастлива земля, где порабощение неведомо!», стр. 361. А прелат, известный своим милосердием и ученостью (Флёри [177] ), написал, излагая публичное право во Франции: Во Франции все частные лица свободны; нет никакого рабства: есть свобода выбора местожительства, перемещения, торговли, браков, выбора профессии, приобретения имущества и распоряжения им, наследования, стр. 362.
177
Fleuri: Droil Public de France. 1769, 2 vol.
Клод Флери (1640–1723), известный галликанский прелат, член Французской академии, духовник Людовика XV в 1716 г. Он написал «Церковную историю» (Hisloire ecclesiastique) в 20 томах. Местр часто цитирует Флери в своих книгах «О папе» и «О галликанской церкви» и судит его строго. (Cм. Ed. Vine, t.2, p.57, t.12, p.470.)
«Военная
«Магистраты несменяемы, и вакансии на важные посты могут образовываться только в случаях смерти отправлявшего должность, его добровольной отставки или вследствие приговора за должностное преступление», [178] стр. 356.
178
Глубоко ли мы проникаем в суть дела, выступая так громко против наследования судебных должностей? Такое наследование должно было бы рассматриваться исключительно как способ наследования; и проблема сводится к тому, чтобы узнать: могло ли правосудие в такой стране, как Франция, или такой, какой она была последние два-три века, отправляться лучше, чем наследственными судьями? Вопрос очень трудно разрешим; перечисление неудобств — ошибочный довод. То, что есть плохого в конституции, то, что даже должно ее разрушить, на деле, однако, выделяется как ее лучшая часть. Я отсылаю к словам Цицерона: Nimia potestas est tribunorum, quis negat («Сословие это да будет без порока и да служит оно примером для других». — Цицерон. О законах. Кн. III, 10. (Пер. В.О. Горенштейна)), и т. д. De leg., III, 10.(Прим. Ж. де М.)
Ж. де Местр был членом савойского Сената, который не знал практики наследования мест. Он всегда считал, исходя из своего опыта, что подобная практика лучше обеспечила бы независимость судейского сословия по отношению к королевской власти.
«Король, по делам, его касающимся, выступает как сторона в своих судах против своих подданных. Известно, что его обязали выплачивать десятину с плодов из своего сада, и т. д.», стр. 367 и т. д.
Если Французы чистосердечно, умерив страсти, посмотрели бы на себя, то они почувствовали бы, что этого довольно, и, может быть, более чем довольно, для нации, слишком благородной, дабы быть порабощенной, и слишком пылкой, дабы быть свободной.
Нам могут возразить, что эти прекрасные законы отнюдь не исполняются. В таком случае в этом повинны были бы Французы, и нет для них более надежд на свободу: ибо если народ не способен извлечь пользу из своих же основополагающих законов, то совершенно бесполезно изыскивать ему другие: это знак того, что он не создан для свободы или что он непростительно развращен [179] (стр.111 >)
179
Разночтение с изданием 1821 г. В рукописи значится: «Это признак того, что он развращен и что нет больше лекарств». См. первое издание, 1797, с.131.
Но отвергая такие зловещие мысли, я процитирую свидетельство о превосходстве французской конституции, неопровержимое со всех точек зрения: оно принадлежит большому политику и пламенному республиканцу — Макиавелли.
Как он говорит, «немало есть и было разных государей, но добрые и мудрые государи — наперечет. Я говорю о государях, сумевших разорвать сдерживающую их узду; в этот разряд не входят ни государи, существовавшие в Египте и в пору самой глубокой древности управлявшие этой страной с помощью законов, ни государи, существовавшие в Спарте, ни государи, существующие во Франции. Монархическая власть сдерживается во Франции законами более, чем в каком-либо из известных нам нынешних царств». [180]
180
Макиавелли. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Кн.1, гл. VII. (Прим. Ж. де М.)
К тому же он пишет, что королевство Франции живет спокойно и счастливо прежде всего потому, «что его короли связаны бесчисленными законами, в которых заключено спокойствие и безопасность всего народа. Учредитель его строя [181] пожелал, чтобы французские короли войском и казной распоряжались по своему усмотрению, а всем остальным распоряжались бы лишь в той мере, в какой это допускают законы». [182]
Любой был бы потрясен, увидев, под каким углом зрения такой мощнейший ум, как Макиавелли, еще три века тому назад рассуждал об основных законах французской монархии.
181
Я очень хотел бы знать его. (Прим. Ж. де М.)
182
Макиавелли. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Кн.1, гл. XVI. (Прим. Ж. де М.)
См. Макиавелли Н. Избранные произведения. М., 1982, с. 437–438, 413–414. Перевод с итальянского Р. Хлодовского.
Французы в этом смысле испорчены англичанами, сказавшими им, не уверовавши в то сами, что Франция подневольна; так же им твердили, что Шекспир (стр.112 >) лучше Расина, и французы этому поверили. И так было вплоть до того, как честный судья Блэкстоун [183] в заключении своих «Комментариев» отказался поставить в один ряд Францию и Турцию: об этом нужно сказать словами Монтеня: стоит ли слишком издеваться над бесстыдством такого сравнения.
183
Сэр Уильям Блэкстоун (1723–1780) считался лучшим законоведом современной ему Англии.
Разве эти англичане, свершивши свою революцию, по крайней мере ту, которая удержалась, упразднили королевскую власть или палату пэров, дабы дать себе свободу? Отнюдь нет. Однако, оживив свою старую конституцию, они извлекли из нее декларацию своих прав.
В Европе нет христианской нации, которая бы по праву не была бы свободной, или довольно свободной. И нет такой нации, которая не имела бы в самых совершенных памятниках
Второе крайне пагубное заблуждение — слишком строго связывать себя древними памятниками (права]. Вне сомнения, их следует почитать, но особенно надлежит считаться с тем, что законоведы называют последним состоянием. Всякая свободная конституция по самой своей природе переменчива, и меняется она в той мере, в какой свободна; [184] пытаться снова свести ее (стр.113 >) к ее собственным началам, ничего не обтесав в ней, есть предприятие безумное.
184
Аll the human govemements, particulary those of mixed frame, are in continual fluctuation. Hume, Hist. d'Angl., Charles I. chap. L. (Прим. Ж. де М.)
Всё сходится на том, что Французы намеревались превзойти силу человеческую; что эти беспорядочные усилия приводят их к рабству; что им надобно только знать, чем именно они обладают и, если им предназначена более высокая степень свободы, чем та, которой они наслаждались семь лет тому назад (что вовсе не очевидно), то перед их глазами, в памятниках их истории и законодательства, имеется все, что требуется, дабы Европа вновь стала их почитать и им завидовать. [185]
185
Человек, в котором я равно ценю личность и мнения (Покойный г-н Малле дю Пан. (Прим. Ж. де М.)), не разделяя мой взгляд на старую французскую Конституцию, взял на себя труд разъяснить мне толику своих идей в интересном письме, за что я ему бесконечно благодарен. Он указывает мне, среди прочего, на то, что книга французских судей, цитированная в этой главе, была бы сожжена в царствование Людовика XIV и Людовика XV как посягнувшая на основополагающие законы Монархии и на права Монарха. Я в это верю: равным образом книга г-на Делолма (Жан-Луи Делолм (1790–1806) швейцарский публицист и политический деятель, автор книги об английской конституционной системе (1771), переведенной на ряд европейских языков. (Прим. пер.)) была бы сожжена в Лондоне (быть может, вместе с автором) в царствование Генриха VIII и его жестокой дочери.
Когда составлено, с полным знанием дела, мнение по крупным вопросам, редко затем его меняют. Вместе с тем я стараюсь не доверять своим предубеждениям, но я уверен а собственной доброй воле. Легко заметить, что я не процитировал в этой главе ни одного из влиятельных умов нашего времени из опасения, дабы и самые уважаемые из них не вызвали бы подозрения. Касательно же судей — авторов «Развития основополагающих принципов…», если я и воспользовался их трудом, то исключительно по тем причинам, что не люблю повторять уже сделанное и что эти господа только ссылались на памятники, а именно это мне и требовалось. (Прим. Ж. де М.)
Данное примечание было добавлено ко второму изданию 1797 г.
Однако, если Французы созданы для монархии и если дело только за тем, чтобы поставить монархию на ее истинные основания, то какое заблуждение, какое злополучие, какое пагубное предубеждение (стр.114 >) способно было бы отвратить их от их законного короля?. [186]
Преемство по праву наследования в монархии есть нечто столь драгоценное, что любое другое соображение (стр.115 >) должно уступать перед ним. Самое большое преступление, которое мог бы совершить француз-роялист, — это увидеть в Людовике XVIII кого-то другого, нежели своего Короля, и умерить пиетет, коий надлежит выказывать ему, неблагоприятным образом отзываясь о его человеческих качествах или действиях. Тот Француз, который, не стыдясь, возвращался бы в прошлое, дабы отыскать там подлинные или мнимые грехи, был бы весьма низким и весьма преступным человеком. Восхождение на престол новое рождение: отсчет начинается только с этой минуты.
186
Здесь следующие абзацы были вычеркнуты из рукописи:
«Многим угодно было осудить знаменитое обращение Людовика XVIII; но как раз в этом случае следует сказать: критика легка, искусство трудно. Хулителям пришлось бы очень потрудиться, чтобы сделать лучше или даже столь же хорошо, и когда страсти улягутся, все, вероятно, согласятся поставить этот славный документ рядом с завещанием Людовика XVI.
Люди должны были бы немного почаще напоминать себе, что бывают обстоятельства, когда невозможно поступить верно, то есть занять позицию, которая не влекла бы за собой заметных неудобств. Так, под определенным углом зрения, король может быть, дурно поступил, обнародовав свое обращение, он скверно поступил бы, составив его иначе, он плохо сделал бы, не обнародовав вовсе никакого обращения. Если бы он сохранил молчание, то насмешники сказали бы: он бессердечен; он не осмеливается наследовать.
Если бы он предложил полумеры, то изменил бы самому себе и точно уж не понравился бы Роялистам и истинным философам; заявив, что французская Конституция будет для него ковчегом Господнем (В ковчеге Господнем (ковчеге откровения, ковчеге завета) хранились священные скрижали (или десятисловие) как откровение Бога, выражение Его воли, основание (залог) завета с народом древнего Израиля. Даже приближение к ковчегу людей непосвященных наказывалось смертью. (Прим. пер)), он не понравился бы толпе конституционалистов. Что же тогда должен был сделать Король?
То, что он сделал. Я надеюсь, что все вскоре в этом убедятся. Если бы Французы хладнокровно вникли в суть дела, то они безусловно нашли бы в этом обращении, за что уважать Короля. В тех ужасающих обстоятельствах, в которых он находился, не было искушения соблазнительнее, нежели пойти на сделку с принципами, дабы вновь обрести свой престол. Столько людей говорят и столько людей верят, что невозможно вернуться к тому, что называют старым порядком. Сколько людей высказались, что король погубил себя, упорствуя в обветшалых идеях. Казалось столь естественным выслушать предложения пойти на мировую; особенно удобно было бы согласиться на эти предложения, сохранив в голове мысль о возвращении к прежним прерогативам, даже без лицемерия, без узурпации, одной только силой вещей; но требуется много искренности, много благородства, много смелости, чтобы сказать Французам: „Я не способен сделать вас счастливыми, я могу, я должен править только на основе старой Конституции, я больше не дотронусь до ковчега Господня“. Я умоляю людей здравомыслящих уделить пару минут этим соображениям».
Этот вычеркнутый из рукописи пассаж был развит в следующих разделах.