Рассвет над морем
Шрифт:
— Не надо, ребята! — крикнул Столяров. — Не надо драки!
Но слесари-демонтажники уже стали плотной стеной между ним и солдатами, зажав в руках ломики и ключи.
Снова тишина нависла над толпой. Сержант, побелевший как мел, и такие же побледневшие четверо солдат остановились, беспомощно озираясь на офицера.
Офицер закричал:
— Если вы не прекратите сопротивления, я вынужден буду применить оружие!
Девушка перевела его слова, и толпа ответила грозным рокотом. Снова послышались выкрики со всех сторон:
— Убийцы!.. Бандиты!.. Кровопийцы!..
— Я буду стрелять! — закричал офицер.
И снова задорный юношеский голос перекрыл шум:
— Пойди-ка стрельни своей Клемансе в…
И снова смех покрыл голос юноши.
Тогда офицер подал команду:
— Кругом, ко мне!
Немедленно и охотно выполняя эту команду, солдаты мигом повернули кругом и четким шагом подошли к своему командиру.
— Кру-гом! — снова скомандовал офицер.
Не так охотно, но солдаты выполнили и эту команду. Теперь они снова стояли лицом к рабочей массе. Глаза их смущенно забегали и разные стороны, они не знали, куда девать их, мялись, не в силах выдержать взгляда нескольких сотен глаз людей, которые смотрели на них с презрением и ненавистью. Не более двух десятков шагов отделяли теперь их от рабочих…
— В последний раз приказываю, — крикнул офицер, — освободите территорию завода и разойдитесь!
Он был такой же бледный, как и его сержант, лицо его судорожно передергивалось.
Председатель комитета крикнул в ответ:
— Вы не посмеете! Французский народ вас накажет!
Тогда офицера охватило бешенство. Он взвизгнул: «К бою!»
— К бою! — взвизгнул он во второй раз, так как солдаты не спешили выполнять приказание: из полусотни стрелков по первой команде только пять или шесть — да и те не сразу — взяли карабины наизготовку.
Но команда прозвучала дважды, и двадцать стрелков подняли карабины и приготовились к стрельбе. Толпа застыла.
И в эту минуту Столяров, оттолкнув своих добровольных защитников, вышел вперед. Он быстро пошел прямо к солдатам, подняв руки вверх, будто желая остановить шквал огня, — и застыл перед шеренгой.
Это было настолько неожиданно, что офицер так и остался с открытым ртом — он как раз собирался подать команду «огонь».
Солдаты, держа карабины на изготовку, глядели на Столярова.
Какое-то внутреннее чувство бросило Столярова вперед — остановить огонь или принять его на себя. Но он даже до конца не продумал свой порыв и теперь собственно не знал, что ему делать. Он стоял с поднятыми руками, точно призывая выслушать его, и солдаты ждали, что же он скажет.
И действительно, надо было что-то сказать.
Но что сказать и как? Надо сказать что-то краткое, сильное и такое, что тронуло бы солдатские сердца сразу и до глубины. Но ведь Столяров не знал ни единого французского слова.
На одно мгновение руки Столярова — могучие, большие руки с широкими ладонями, покрытыми мозолями, — замерли поднятыми вверх.
И вдруг Столяров схватил руку сержанта и повернул ее ладонями
— Рабочий! — крикнул Столяров французу громко, точно глухому. Он ткнул пальцем в мозоли на своей ладони, потом в мозоли на ладони сержанта. — Рабочий! Рабочий! — крикнул он. — Мозоли!
Сержант понял. Белый как мел, он пробормотал:
— Уй! Уй! Уврие… Рабочий… же сюи оси ен уврие… [48]
Столяров в это время уже схватил руку солдата, стоявшего в конце шеренги. Он тыкал пальцем в мозоли на его ладони и на своей.
— Рабочий!.. Уврие!.. — прокричал он громко.
48
Я тоже рабочий (франц.).
Он тыкал пальцем себя в грудь и в грудь солдата.
Все это произошло быстро, а дальше события пошли еще быстрее.
Вслед за Столяровым толпа от ворот тоже двинулась вперед. Люди вышли на улицу и побежали к шеренгам солдат — и рабочие со двора завода и демонтажники, стоявшие по эту сторону ворот. Люди окружили солдат, стоявших с карабинами на изготовку и готовых выполнить команду «огонь», хватали их за руки, отрывали их ладони от винтовок и поворачивали вверх. Они показывали пальцами на мозоли солдат, показывали и свои загрубелые, мозолистые ладони.
И все это были совершенно одинаковые — мозолистые, потрескавшиеся ладони — ладони тружеников.
И мозоли заговорили. Они держали речь! И это была как будто невразумительная, но на самом деле убедительная интернациональная речь — разговор трудящихся различных стран. Вначале он был без слов, потом обогатился и словами.
— Рабочий!.. — кричали одесские рабочие. — Мозоли!
— Уврие! — отвечали солдаты французской армии. — Калю! [49]
— Уврие! Калю! — подхватывали одесские рабочие.
49
Мозоли (франц.).
— Рабочие! Мозоли! — повторяли французские солдаты.
— Рабочий, крестьянин… Уврие, пейзан… Большевик!
Шеренга солдат сломалась, рассыпалась.
Каждого солдата окружили десятки рабочих, солдаты уже не держали карабины на изготовку: один опустил его к ноге, другой держал подмышкой, третий закинул на плечо, иной воткнул его штыком в землю.
— Штыки в землю! — крикнул Столяров.
— Штыки в землю! — подхватила толпа.
— А терр ле байоннет! [50]
50
Штыки в землю! (франц.)