Рассвет над морем

Смолич Юрий Корнеевич

Точно в два, как было назначено, Штени во фраке и с ленточкой ордена Почетного легиона, который продал ему какой-то посетитель, застыл возле буфета; два лакея — пока еще без салфеток — вытянулись по обе стороны плотно прикрытых дверей. Двери должны были широко распахнуться невидимой силой при первом же поскрипывании шагов по персидскому ковру в коридоре.

Но все вышло не так, и «завтрак учтивости номер один» не состоялся.

Мосье и мадам Энно категорически отказались завтракать в открытом банкетном зале. Мосье Энно, вежливо извинившись, объяснил, что, будучи облечен столь ответственной миссией, он считает своим долгом немедленно же приступить к выполнению сей миссии. А наиболее существенное для выполнения ее — это теснейшие связи

с самыми широкими кругами русского общества. Поэтому мосье Энно и спешит возможно скорее припасть к этому животворному источнику — безотлагательно начать свое знакомство с российской общественностью запросто. Иными словами, они с мадам, надеясь, что мосье градоначальник и мадам градоначальница не откажутся их сопровождать, спустятся сейчас в первый этаж и скромно перекусят в общем зале ресторана среди широчайших кругов российской общественности.

— Российская общественность, — закончил мосье Энно, — таким образом, будет иметь возможность достойно оценить отношение к себе высших кругов общественности французской; Франция и Россия должны быть на равной ноге!

Мосье Энно собственно не собирался устраивать подобный дипломатический реприманд. Но мадам Энно прямо заявила ему, что если он, Эмиль, действительно хочет выйти в дипломаты, то прежде всего должен делать все наперекор тому, что ему здесь станут предлагать, во-вторых, только то, что скажет она. Мадам Энно пришла в ужас от одной мысли протомиться несколько часов в компании именитых граждан с меланхолическими физиономиями и генерала с моржовыми усами. А за те несколько минут, которые ей с мосье Энно пришлось пробыть в вестибюле отеля перед входом в ресторан, мадам Энно успела заметить не одну привлекательную офицерскую фигуру в английской шинели с русскими погонами. Таким образом, намечались все необходимые условия для небольшой предварительной перестрелки глазами в общем зале ресторана.

Ресторатор Штени полетел сломя голову в общий зал — сервировать столик в уютном уголке возле буфета на четыре персоны: для мосье Энно, мадам Энно, градоначальника и градоначальницы, за которой уже послали курьера.

Второй курьер был послан к полицмейстеру — срочно организовать в ресторане внутреннюю охрану. Форма для филеров внутренней охраны устанавливалась — смокинг или черный пиджак; рацион за столиком — бутылка лимонада; вероисповедание — православное.

Третий курьер отбыл к коменданту города с указанием, чтобы патруль при входе пропускал в ресторан господ офицеров и панов гетманских старшин чином не ниже ротмистра и есаула — для кавалерии, капитана и сотника — для пехоты. Для польских легионеров белого орла минимальный чин устанавливался полковничий. Из немцев и австрийцев вход разрешался только генералам.

Когда мадам, а за нею и мосье Энно в сопровождении градоначальника и градоначальницы вошли в ресторан, зал «Лондонской» — в эту раннюю, предобеденную пору обычно пустой — был набит людьми, как в новогоднюю ночь. За столиками на четверых сидело по восемь персон; за приставной стул официанты брали сначала по десятке, а затем и по четвертной николаевскими. Позднее, когда за это дело — и в свою пользу — взялся сам ресторатор Штени, появились и приставные столики; за каждый столик ресторатор Штени брал тысячу думскими. На немецкие марки и австрийские кроны ресторан расчетов уже не производил.

Немецкие марки и австрийские кроны с той минуты, как мадам Энно объявила, что союзники прибывают только для того, чтобы ликвидировать пагубное немецкое влияние, на одесской бирже уже не котировались. Гетманские карбованцы еще продавались, но только перед входом на биржу, на углу Пушкинской и Полицейской, и только на вес: фунт гетманских «лопаток» [16] за фунт стерлингов. Франк, который за последнюю неделю то дорожал на три рубля, то дешевел на два, дошел до десяти рублей. Банкиры братья Кусис, которые за время австро-немецкой оккупации обратили свои капиталы в марки и кроны,

только что застрелились на своей даче в Аркадии.

16

Гетманская «лопатка» — так называли в народе ассигнации гетманского банка, напечатанные в Германии, купюрой в пятьдесят рублей. На этой ассигнации был изображен крестьянин с лопатой в руке.

Когда мадам Энно, очаровательно приподняв бровки, на мгновение приостановилась на пороге ресторана, в зале, хоть он был набит, как синагога Бродского в судный день, стало тихо, как в Успенском соборе в страстную пятницу.

Сказать, что здесь в эту минуту собрался весь цвет Одессы, было бы неверно. Тузы Одессы присутствовали не все, зато представлен был чуть ли не весь цвет бывшей Российской империи.

Тут были земельные магнаты из плодороднейших областей Украины — Херсонщины, Харьковщины, Подолии. Но вместе с ними восседали и владельцы латифундий рязанских, орловских и пензенских. Тут были крупнейшие промышленники Юга — из Юзовки, Бахмута, Екатеринослава. Но рядом с ними сидели и мануфактурные властелины средней полосы России — подмосковные ситцевые и сарпинковые короли. Тут собрались не только одесские нувориши, или финансовые парвеню украинского юга, но и главы старых банкирских династий Центральной России.

Петербургскую аристократию, кроме упомянутых уже графов Бобринского, Капниста и Гейдена, барона Меллер-Закомельского и князя Урусова, представляли даже члены царской фамилии: великая княжна Ксения и княгиня — супруга великого князя Михаила, который, как известно, был последним русским царем, процарствовав всего два дня.

Российские великодержавно-политические круги, кроме названного уже главы «Южно-русского национального центра» черносотенца Шульгина, представляли также главы «Совета земств и городов юга России», «Совета государственного объединения России» и «Союза возрождения России» — тоже черносотенцы.

Русский дипломатический корпус был представлен несколькими послами и несколькими десятками посланников. Генералов было не меньше двадцати, адмиралов — десяток, полковников генерального штаба — без числа.

Чиновный мир присутствовал здесь в составе нескольких царских министров и почти всех министров Временного правительства.

Были здесь и супруги Пуришкевича и Протопопова.

Явились и лидеры партий коалиции: меньшевиков, правых и левых эсеров, а также думского центра, правого и левого его крыла, не говоря уже о кадетах и октябристах.

Отдельно, за столиком у входа, тоже специально сервированным лично Штени, в окружении молодых людей со старческими физиономиями морфинистов сидел даже сам Мишка Япончик.

Мишку Япончика — главу корпорации одесских бандитов — каждый в Одессе отлично знал в лицо, а половина присутствующих здесь была либо ограблена им, либо стала его вечными данниками. Так что появляться Мишке Япончику в публичном месте было как будто бы небезопасно. Однако для подобных случаев у него был специальный уговор с полицмейстером и градоначальником: грабежей не учинять и надевать на голову рыжий парик. Рыжий парик был, пожалуй, и ни к чему — узнать Япончика было нетрудно по черным, при рыжем парике, усикам, — но он имел чисто символическое значение: Мишке Япончику надлежало не быть похожим на свои собственные фотографии, выставленные во всех полицейских участках и во всех общественных местах Одессы.

Молодые люди со старческими физиономиями — телохранители бандитского царька — были все как один в желтых крагах, бриджах из мелкоклетчатого «столетника», черных смокингах при целлулоидовых воротничках «композиция» и сдвинутых на левое ухо рыжих котелках. Парабеллумы они носили в кобурах под правой полой смокинга, а по два браунинга — подмышками, на резинках, прикрепленных к золотым браслетам: если руки резко поднять, — например, по команде «руки вверх», — браунинги автоматически выскакивали из обоих рукавов.