Рассвет над морем
Шрифт:
Он положил портфель и сразу же стал его расстегивать. Но мосье Энно мягким движением ладони прижал руку генерала вместе с портфелем к столу.
— Мы внимательно рассмотрим все это, генерал, после ленча у адмирала Болларда. — Консул взглянул на часы. — О, без четверти два. Мы можем опоздать! Мы, французы и русские, не так уж пунктуальны, но англичане необыкновенные педанты. Н-эс-па [24] , генерал? Ведь адмирал Боллард вам звонил?
— Да. Он просил меня в два быть у него.
24
Не
— Вот видите. Это будет обыкновенный ленч, задушевная беседа трех джентльменов. Здесь недалеко, и мы с вами пешком пройдемся до «Лондонской». Но я позволил себе предварительно пригласить вас сюда. — Мосье Энно внушительно посмотрел на генерала, вкладывая в свой взгляд всю дипломатическую многозначительность, на какую только был способен. — Ибо я, как полномочный представитель Антанты, в развитие моих особых полномочий, хотел бы до этого предупредить вас…
Гришин-Алмазов смотрел выжидательно, готовый ко всему.
Тогда консул Франции сказал:
— Я еще вчера отправил депешу генералу Франшэ д’Эспрэ, главнокомандующему армий Антанты на Востоке… — Эту маленькую ложь мосье Энно разрешил себе с легким сердцем, исключительно во имя престижа Франции, ну и чтобы насолить адмиралу Болларду, английскому представителю. — В этой депеше я прошу командующего армиями Антанты на Востоке, главного руководителя оккупации юга России, дать согласие на ваше, генерал, назначение генерал-губернатором города Одессы… — мосье Энно мило улыбнулся, — со всеми вытекающими из такого назначения последствиями.
Генерал Гришин-Алмазов наклонил голову и щелкнул шпорами.
— Когда я должен приступить к исполнению своих обязанностей?
Но мосье Энно, должно быть, не услышал вопроса, погруженный в свои высокие думы. Он произнес задумчиво, больше для себя, чем для собеседника:
— Да, да! Большевизм — это огромная опасность. И на всех большевиков, знаете, тюрем не напасешься… Я хочу сказать, что большевиков на свете, к сожалению, больше, чем мест в тюрьмах. Надо находить другие способы, чтоб избавиться от этой заразы…
— Когда я должен приступить к исполнению своих обязанностей? — еще раз спросил генерал Гришин-Алмазов.
— О! Через два-три дня. В ту же минуту, как нога первого солдата оккупационной армии Антанты ступит на берег Одессы…
Глава пятая
И вдруг все остановилось.
Стачка началась в восемь, когда на заводах должна была заступать утренняя смена.
Заводские гудки на Пересыпи, за Чумкою, у Заставы и под Татарским шляхом загудели, как всегда, за четверть часа до начала работы. Они прогудели трижды: без четверти восемь, без пяти восемь и ровно в восемь. Но не застучал после этого ни один станок, не зашелестела ни одна трансмиссия. У заводских ворот — и на Пересыпи, и за Чумкою, и у Заставы, и под Татарским шляхом, а также перед подъездами более мелких фабрик, разбросанных по разным районам города, — не появилось ни единого человека. Охрана у подъездов, табельщики в проходных, мастера в цехах стояли растерянные. А впрочем, табельщики тоже в большинстве случаев бастовали, бастовал и кое-кто из мастеров.
Трамваи, выйдя
В восемь прекратила подачу воды и водонапорная станция в селе Беляевке. Супруга великого князя Михаила Александровича и фрейлины императорского двора, занимавшие в «Лондонской» номера от шестнадцатого до двадцать второго, остались в это утро неумытыми. Они освежились без мыла — нарзаном и ессентуками номер двадцать.
Многочисленный сброд всероссийских и всеукраинских беженцев, а также офицеры всех армий, дислоцированных или еще только формирующихся сейчас в Одессе, не пили в это утро кофе и не завтракали: все рестораны и кафе были закрыты, гостиничная прислуга бросила дежурства, на уличных буфетах и киосках висели замки.
Не загремели и шторы на дверях и витринах магазинов. Отдельные мелкие лавчонки, в которых хозяева обходились без приказчиков, открылись было в восемь. Но в половине девятого в лавочки заглянули пикеты забастовщиков.
— Продаешь? — спрашивал пикетчик.
— Продаю. Чего желаете?
— А душу свою не продашь?..
Лавочники поторопились прикрыть свою торговлю.
Бастовали мастерские, конторы, парикмахерские, даже продавцы сельтерской воды. Бастовали мальчишки-газетчики и посыльные — «красные шапки».
Работа конного транспорта на улицах тоже остановилась: извозчики не выехали с бирж.
Из чистильщиков сапог на всю Одессу работал только один — в вестибюле «Лондонской». Это был отставной полковник князь Володарь-Курбский, который освоил ремесло чистильщика еще в дни Октябрьского переворота, в знак протеста против изменения социального режима России.
Город встретил утро немой, мертвый, неправдоподобный. Тысячи приезжих бездельников, которые с утра до ночи фланировали по Дерибасовской и заполняли кафе и пивные на Ришельевской, сидели с перепугу по домам, так как сочли за лучшее не появляться на улице: разнесся слух, что точно в десять должно произойти всеобщее восстание.
Следом за этим слухом пошли разговоры, что до вечера будут вырезаны все аристократы, домовладельцы и лавочники, а также заодно с ними и все бывшие царские чиновники, нынешние служащие гетманских учреждений, офицеры всех армий, интеллигенты с паспортами не одесской прописки — словом, все, у кого на ладонях при общем осмотре не будут обнаружены мозоли.
Старая Одесса спокон века славилась как место возникновения диковинных и несусветных слухов и сплетен; не было на свете города, столь богатого самыми невероятными и чудовищными измышлениями. Однако таких небылиц, какие разнеслись по городу этим утром, не знала даже старая Одесса.