Рассвет над морем
Шрифт:
Гость с любопытством разглядывал роскошный салон, пока красноречие услужливого закройщика не иссякло. Потом он небрежно произнес:
— Я хотел бы из английской шинели сшить походный френч и галифе. Материал английский, расчет — на франки…
Мосье Николя еще не перестал быть главным закройщиком, но уже до некоторой степени стал и Николаем Ласточкиным. Удивленный, он сказал:
— В нашем ателье есть последние заграничные журналы мод. Может быть, интересуетесь посмотреть новинки? Тогда прошу ко мне в кабинет…
Ласточкин прошел вперед, поручик следом за
В ту же минуту у дверей в небольшом коридорчике, отделявшем кабинет от салона, встали две ученицы — Катюша и Вера. В руках у каждой под фартучком был браунинг.
Когда дверь была плотно прикрыта. Ласточкин остановился у стола.
— Ну-с?
— Чайки садятся на воду…
— Будет на море погода, — ответил Ласточкин.
Они посмотрели друг на друга.
— Откуда?
Поручик не отвечал. Он поставил чемодан на стол и отодвинул петельку замочка. Из-под петельки он ногтем вынул бумажный шарик. Расправив бумажку, он протянул ее Ласточкину.
Ласточкин читал долго и внимательно, несмотря на то, что на крохотной бумажке было всего несколько слов мелким, едва различимым почерком.
Наконец, он улыбнулся и протянул руку.
— Здравствуй! Садись, товарищ Долгополов!
— Жак Эллин…
— С сегодняшнего дня — Жак Эллин. А для первого знакомства пускай еще будет Долгополов.
Щеголеватый поручик, иначе говоря — товарищ Долгополов, он же Жак Эллин, спросил:
— Товарищ Смирнов?
— Он самый. Тоже для первого знакомства, а в дальнейшем — только Николай Ласточкин.
Они оба засмеялись. И Ласточкин сказал:
— Когда же ты успел? Я прямо поражен был, когда услышал про английскую шинель, походный френч и расчет на франки! Ведь всего три дня, как мы сообщили, что прибывают французы, и передали этот пароль в Москву! А тут же такая территория — тысяча километров и полсотни всяких «властей»!
— Ну, уж и полсотни! — улыбнулся Жак Эллин. — Всего полдесятка: большевики, гетманцы, петлюровцы, немцы и добрармия. Из Москвы специальным маршрутом до самой линии фронта. А фронты сейчас переходить нет ничего легче: где — леском, где — ярком, а где и чистым полем, лишь бы от села к селу пробраться. Тяжело было только здесь, уже поблизости: с той стороны петлюровские заставы, а с этой — и гетманцы, и добрармия, и белополяки. Пришлось купить этот костюм у какого-то пьяного поручика в Вапнярке, — как раз впору пришелся, а деникинская форма тут в наибольшем почете — никто и документов не спрашивает. Приказ партии: не терять ни минуты! В Москве думали, что французский десант высадится еще вчера…
— Мы и сами так думали, — сказал Ласточкин. — И что же, ты только один?
— Первый, а не один. Через неделю, через две будет еще человек пять.
— А настоящие французы будут?
— Во главе группы — француженка из иностранного отдела ЦК, Жанна Лябурб. Она заканчивает подбор людей.
— Здорово! Французы нам тут будут во как нужны! А то у нас на подготовке пропагандистских материалов сидит пока
— Мирошниченко? Галя? — обрадовался Жак Эллин. — Разве и она здесь?
— Здесь. Вместе со мною приехала. А ты разве ее знаешь?
— Галю? — Жак чуть заметно покраснел. — Знаю…
— Вот и хорошо. Вместе будете работать.
Жак Эллин, по всей видимости, был вполне доволен такой перспективой.
— А ты французским языком свободно владеешь? — поинтересовался еще Ласточкин….
— Полжизни во Франции. Отец — эмигрант, я там и родился, а после девятьсот одиннадцатого года сам во Францию же эмигрировал. И в армию французскую призывался, во флот. Только в семнадцатом и вернулся домой.
— Здрово! — обрадовался Ласточкин. — Вот это нам и нужно!..
Они разговаривали долго. Жак привез указания и инструкции из Москвы. Все это было только в памяти, ни слова на бумаге, и все надо было сообщить немедленно, пока память не изменила. Они говорили часа два — до сумерек. Разговор прерывался только тогда, когда звякал звонок на дверях и в ателье заходил очередной, редкий сегодня, посетитель. Тогда Ласточкин немедленно превращался в «мосье Николя» и спешил в салон — извиняться, возмущаться, уговаривать, взывать к богу и к совести американского президента Вильсона. Затем он возвращался, и беседа продолжалась. Вера и Катюша уже оставили свой пост у двери: прибыл свой!
В обеденную пору Катюша постучала в кабинет главного закройщика.
— Галя с нашими комсомольцами, — с восторгом, да и не без гордости, сообщила она, — водрузили красные флаги на заводских трубах на Пересыпи и на эллингах Ропита! Везде перед заводами собираются толпы, смотрят на флаги и поют Интернационал!
— Здорово! — похвалил Ласточкин. — Добьемся ли мы удовлетворения наших требований, это еще будет видно, но настроение народа уже проверено: боевое настроение, Жак! Пролетариат Одессы с нами, с большевиками!
И тут же Ласточкин заторопился:
— Ну, Жак, сегодня ты отдыхай, сейчас укажем тебе квартиру. А мне еще надо на два-три завода… инкогнито, а потом к врачу…
— Болеете, товарищ Николай?
— Да что-то… — Ласточкин лукаво подмигнул, — кости ломит, поясница ноет — не ревматизм ли?..
Митинг в Главных железнодорожных мастерских возник как бы стихийно.
С самого утра все участки железнодорожного узла охватило беспокойство. Ночная смена возвращалась домой, дневная как раз выходила на работу; рабочие останавливали друг друга и расспрашивали о забастовке в городе. Много вопросов их волновало, но в конце концов это был все тот же один вопрос: почему город бастует, а мы нет? Что думает себе Учкпрофсож — Участковый комитет профсоюза железнодорожников? Почему это мы, железнодорожники, прославленный своей организованностью отряд пролетариев, не выступаем вместе со всем пролетариатом? Почему железные дороги — «нервы страны», способные в один миг парализовать деятельность всего государственного аппарата, — продолжают обслуживать проклятый гетманский режим? Давай сюда наших профсоюзных «вождей»!..