Расул Гамзатов
Шрифт:
В стихотворении Гамзатова «Колокол Хиросимы» Вергилием в этом аду становится «сошедший с пьедестала проводник» —
98
Перевод Я. Козловского.
Садако чудом удалось выжить, но через десять лет её настигла лейкемия. Радиационная болезнь была неизлечима, но девочка боролась за жизнь, складывая бумажных журавликов — оригами. Считалось, что если сделать тысячу таких журавликов, исполнится любое желание. Садако успела сложить больше шестисот. Остальных сложили её друзья, её похоронили с тысячей журавликов.
В память о Садако, обо всех детях — жертвах варварской бомбардировки в Мемориальном парке мира в Хиросиме был установлен памятник. Девочка с бумажным журавликом в руках и надписью на постаменте: «Это наш плач. Это наша молитва. Мир во всём мире»,
В Хиросиме этой сказке верят: Выживает из больных людей Тот, кто вырежет, по крайней мере, Тысячу бумажных журавлей. Мир больной, возьми бумаги тонкой, Думай о бумажных журавлях, Не погибни, словно та японка, С предпоследним журавлём в руках [99] .Врач из хиросимского госпиталя рассказал Гамзатову:
«В тот августовский день, как обычно, мне нужно было ехать на работу в Хиросиму. Я стоял в очереди на остановке автобуса, далеко от города. Но когда я собирался войти, встретил знакомую женщину и уступил ей своё место. Через несколько минут над Хиросимой взметнулось пламя, столбы дыма и пыли. Над городом повис зловещий гриб. Потом пошёл голубой дождь, и ничего не было видно.
99
Перевод Н. Гребнева.
Ни своей знакомой, которой я уступил место в автобусе, ни коллег я в городе не нашёл. Все погибли. Не раз думал я последовать за ними, но вокруг меня стояли больные, лечить которых ни я, ни кто другой не были в силах. С мольбой взывала ко всему миру моя родная, моя сожжённая Хиросима. И я, один из многих людей мира, двадцать лет ищу лекарства от боли моего города, но настоящего исцеления ещё не нашёл. И мне некогда умирать, потому что я должен найти облегчение людям, гаснущим от рака, туберкулёза, распада тканей. Двадцать лет прошло с тех пор, но люди Хиросимы умирают и поныне. А кто остался в живых, того трудно назвать живым.
Расул Гамзатов писал о поразившем его в Хиросиме рояле, у которого обгорели клавиши. Но погибший, молчащий уже много лет инструмент не был нем — его музыку слышал поэт:
...Я думал о событье давних дней, Что не вернёшь ничто и не поправишь, Что нету даже праха тех людей, Чьи пальцы знали холод этих клавиш. И молчаливый траурный мотив Плыл над землёй, где столько льётся крови, И, потрясённо голову склонив, Ему внимали Моцарт и Бетховен [100] .100
Перевод
Поэт из Хиросимы поведал Расулу Гамзатову свою трагедию:
«В день этой неслыханной беды я был в отъезде. Когда вернулся, то не нашёл ни дома своего, ни города. Не нашёл ни жены, ни детей, ни родных. Не нашёл их ни убитыми, чтобы похоронить, ни ранеными, чтобы прижать их к груди. Так и не пойму — в пыль ли, в золу ли они превратились. Но и поныне их тени бродят по улицам города. Я думал: “Всё кончено. Покончу с собой”. Но страшное горе подсказывало мне стихи. Я пишу их все двадцать лет. Иначе я давно бы покончил с собой. Нет конца печальной песне о Хиросиме!»
Расул Гамзатов посещал Хиросиму несколько раз. И всегда это была новая боль. Тревога за судьбы человечества вновь и вновь влекла поэта к перу, как несчастного поэта из Хиросимы. Образ мира был запечатлён в трагедии города, драма человечества — в образе девочки Садако. Неприятие войны и страданий, горестных потерь и обугленных судеб рождали произведения, которым было суждено войти в большую литературу.
Там же, в Хиросиме, на листки блокнота лёг набросок стихотворения, ставшего в будущем знаменитыми «Журавлями».
Поэзия оставалась верной спутницей Расула Гамзатова. Она спасала его в самые трудные минуты, разделяла его радости и печали.
Его пребывание в Японии ещё продолжалось, когда из Дагестана донеслась скорбная весть.
Я сжал в руке квадратик телеграммы. И задрожал и прочитал едва, И до сознанья не дошли слова... Но сердце поняло: «Нет больше мамы»... Мама! В ночь мучительную ту Я, твой сын, с тобою не был рядом. Тщетно ты меня искала взглядом, Уходя во тьму и немоту [101] .101
Перевод Ю. Нейман.
МАМА
Кончина матери оглушила Расула Гамзатова. Он не мог в это поверить даже в Хиросиме, где погибли десятки тысяч матерей.
Старой люльке пустовать не нужно, Без детей, мол, в доме нет тепла... Прошептала нам: «Живите дружно. Помните меня». — И умерла. ...Как ты просила — камень самый скромный Могильный холмик осеняет твой. Но для меня и неба свод огромный, И всё вокруг — твой памятник живой [102] .102
Перевод Ю. Нейман.
«Моя мать Хандулай была обычной и неграмотной женщиной, — писал Гамзатов. — Родила четырёх сыновей, двое из которых сложили головы на полях Великой Отечественной, вырастила дочь, была хорошей соседкой для соседей, надёжной и отзывчивой родственницей для родных».
И ещё она была надёжной опорой для своего мужа — большого поэта Гамзата Цадасы, который прожил славную, но трудную жизнь, и Хандулай разделила её с ним.
Расул Гамзатов вспоминал прощальные слова отца: «Я ухожу туда, где буду всем обеспечен и от всего защищён, — говорил он. — Ты, Расул, теперь старший в доме, и потому не огорчай и не давай огорчать мать. Береги её покой и не укорачивай остаток дней недостойным поступком и опрометчивым словом».