Ратное счастье
Шрифт:
Праздничное настроение было испорчено. Зато мои однокурсники, получившие на плечи офицерские погоны, сияли именинниками.
Новая форма одежды и погоны были введены совсем недавно — в начале года, и к тому, и к другому фронтовики привыкли не сразу. Правда, кителя, брюки навыпуск и парадные мундиры мы пока видели только нарисованными в газете. Но зато новые гимнастерки нам выдали сразу, и были они, пожалуй, удобнее прежних, стоячий ворот прикрывал шею от холода — ведь шарфов пехотинским командирам неполагалось; к такому вороту было способнее подшить подворотничок, отсутствие которого даже на переднем крае считалось серьезным нарушением формы; внутренние нагрудные карманы, всегда набитые всякой
Зато с погонами на первых порах дело обстояло хуже. Их почему-то присылали одного стандарта: что на завидные плечи богатыря Саши Поденко, то и на меня, так что оба мы в новых знаках различия выглядели бы не очень-то парадно. А главное, погоны казались неудобными для траншеи, где и солдаты и командиры спят не раздеваясь. Не будешь же их каждый раз отстегивать! Но дело было, разумеется, не в этих досадных и явно не продуманных до конца мелочах.
Воинов моего поколения смутило слово «офицер», не новое, правда, но непривычное, ненавистное. Нас так воспитали и в школе, и дома. Вся литература о гражданской войне дышала непримиримостью к офицерскому корпусу белой армии: раз золотопогонник — значит враг. В детстве меня очень удивили слова популярной песни про конную Буденного: «Ведь с нами Ворошилов — первый красный офицер». Мне было обидно за любимого героя и непонятно: за что обозвали офицером самого наркома?..
В приказе о новых знаках различия было, сказано, что погоны подчеркивают правопреемственность лучших традиций русской армии. Как будто бы все ясно: мы — наследники славы русского оружия, воинской чести и доблести наших предков, дедов и отцов. Мы — недоучки по вине войны — все-таки кое-что об этом знали. Любили Суворова и Кутузова, учили, стихи о Бородине, читали об Ушакове и Нахимове. Слыхали о прославленном генерале Брусилове, который добровольно перешел на сторону Красной Армии и верой и правдой служил советской власти.
Но зато мои сверстники читали и помнили «Поединок» Куприна, а там такие «отцы-командиры»!.. На весь пехотный полк один порядочный, да и тот сумасшедший...
Воинские приказы обсуждению не подлежат — безоговорочно исполняются. Но на сей раз разговоров было немало и «за», и «против» погон. Мне не свойственна привычка навязывать окружающим свое мнение, а потому в этих спорах я участия не принимала. Но если откровенно, в душе не была «за». Мне нравилась прежняя форма пехотинских командиров среднего звена — простая и скромная: в петлицах воротника — красные эмалевые квадратики и незатейливая эмблемка —две скрещенные винтовки на белом круге мишени; на рукаве — золотой шеврон треугольником; через плечо — портупея для поддержания оружия и снаряжения, а то и две; на поясе — ремень с внушительной звездой желтого металла.
Мне почему-то думалось, что я так никогда и привыкну ни к слову «офицер», ни к погонам. А привыкла очень быстро и совсем незаметно для себя, так, что о прежних знаках различия и не вспоминала, а понятия «командир», «начальник» мне вдруг стаказаться неконкретными, неточными и даже неблагозвучными. «Товарищ офицер!» Это — да.
Но все это было потом. А пока дерзала обида. Мои товарищи — только что испеченные командиры взводов — форсили погонами, начисто позабыв споры этому поводу. Я же до выяснения досадного недоразумения не получила ни погон, ни удостоверения в красивом кожаном переплете. От обиды даже на выпускной вечер не пошла, а чтобы меня не нашли, забилась в крошечную каморку при кухне. Тут можно было пожаловаться: повар дядя Леша не выдаст. Он протяну мне проткнутый лучинкой блин размером с решето как маленькую, погладил по голове: — Покушай-ка, миленок. Обойдется. Я ела_ и давилась не совсем пропеченным тестом злыми слезами. Никудышное занятие — жалеть
Ночью меня мучили кошмары. По рыхлому окровав ленному снегу за мною гнались, настигая, стреляли в спину — все мимо, мимо, мимо. Хватали мертвой хваткой, выкручивали руки. Наверное, я кричала, потом что дневальный Сережка Хрусталев несколько раз меня будил:
— Черти, что ли, тебя мучают? — И советовал повернуться на правый бок.
Едва дождавшись подъема, я побежала в штаб роты выяснять недоразумение. Капитан Вунчиков развел руками:
— А что я могу сделать? Ведь исправил-то твою фамилию на мужскую сам командарм. Понимаешь, соб-ствен-ной рукой! Чего ж так расстраиваешься, ведь с генералом Поленовым старые друзья. Разберешься.
Да не знаю я его, товарищ капитан! И... боюсь...
Ах вот оно что! — захохотал ротный. — Ну и бесенок. — А отсмеявшись, воскликнул: — Честное слово, люблю таких. Ну, вот что, сама кашу заварила, сама и расхлебывай. По пути к месту назначения заверни в штаб армии, прорвись к командарму и во всем ему откровенно признайся. Ты парень-хват. Он таких любит. Найдете общий язык, тем более что ты теперь орденоносец. И куда вчера запропала? Хотели торжественно вручить. А теперь вот так просто. На.
Я крепко зажала в кулаке маленькую картонную коробочку. Капитан усмехнулся:
Что ж молчишь? Устава не знаешь?
Служу Советскому Союзу.
Не очень-то бодро. Но ладно, для первого раза простим. Да, ты, как единственная девушка, назначена в самую прославленную дивизию — в третью гвардейскую, да еще и мотострелковую.
Служу... Спасибо. Большое спасибо, товарищ капитан!
Это в первый раз за все время учебы мне оказали преимущество перед сокурсниками.
Я проколола на новой гимнастерке шесть дырок: и правее, и левее, и выше, и ниже, но все равно казалось— орден не на месте. Выручил старшина Кошеваров — просверлил седьмую дыру, но зато звездочка сразу как приклеилась и матово заалела всеми пятью лучами. Я вздохнула с явным облегчением и радостно засмеялась.
Не пошла я в штаб армии и не стала добиваться аудиенции у сурового генерала Поленова. Кто его знает: рассердится командарм и вовсе никакого звания не даст. Какие права у человека, которому еще и восемнадцати нет? Каюсь, смалодушничала.
Гвардейский комдив — генерал-майор Акимов был совершенно седой, дородный и строгий. Одна пара очков вздыблена на белую шевелюру, вторая — на крупный нос. Прочитав мою бумажку-направление, он пристально на меня поглядел и спрашивает:
— Ну-с, и где же этот молодчик-пулеметчик?
Я даже растерялась и этак смирненько отвечаю:
— Как же так, товарищ генерал-майор? Разве не видите? Это же я и есть.
Генерал, нахмурясь, снова перечитал мою бумажку и опять воззрился на меня:
Постой, постои, тут же черным по белому сказано: «мужчина»! А ты... а вы, насколько я понимаю,— жен-щи-на!..
Да какая разница? Это же просто опечатка в приказе! Надо разобраться.
Нет уж,— вспылил генерал Акимов. — Пусть сам черт с этой опечаткой разбирается. Экие канальи!.. Прошу командиров, а они насмешки строят! Что у меня тут, детсад?