Равная солнцу
Шрифт:
Когда через несколько дней меня разбудила музыка, я решил, что это сон. Похоже было, что музыканты надрываются от радости. Как давно я слышал последний раз во дворце эти звуки ликования? Было еще рано, однако Баламани уже ушел. Масуд Али постучался и отворил дверь, одетый в новый синий халат. Завиток непокорных кудрей выбился из-под его тюрбана, словно вестник дивных новостей.
— Весь дворец ликует. У шаха наследник!
— Морковка моя, ты уверен, что для меня нет никаких плохих известий? — поддразнил я его. —
Довольный, что не надо спешить навстречу трудностям, я повалился обратно на тюфяк.
— Сегодня ничего, кроме ясного неба, — ответил он. — Разве что вы заставите меня отыскать вам пару грозовых облаков…
Я лягнул воздух и обозвал его шайтаном, что его насмешило.
— Как назвали дитя?
— Шоджаэдин Мохаммад. Свет вселенной наградил вестника почетным шелковым халатом. Будет большое торжество, пригласили всех горожан праздновать и отмечать шахское счастье на Выгуле шахских скакунов.
Он подождал, а его черные глаза бегали.
— А можно мы тоже отметим — сыграем в нарды? Думаю, я смогу вас побить.
Я засмеялся:
— Конечно. Только сначала скажи, как там Махасти?
— Здорова и уже принимает посетителей из числа родных.
Даже будучи рабыней, Махасти нынче обязательно получит лучшие покои, больше слуг и наверняка свободу и предложение постоянного брака от шаха. Я мог лишь воображать, что чувствуют сейчас Хадидже и другие жены, когда она преуспела в том, чтобы подарить ему его первого сына.
— А Пери знает? — спросил я.
— Она только что отбыла навестить Махасти.
— Тогда быстро готовь доску, пока я встаю.
Мы сыграли, и впервые мне приходилось тщательно обдумывать каждый ход. Масуд Али передвигал свои шашки умело и храбро; хоть он и не выиграл, но искра в его глазах выдавала уверенность в близкой победе.
— Машалла! — сказал я и вознаградил его большим куском халвы.
Пока он жевал, я рассказал ему еще часть истории о Зоххаке и Каве. Когда он услышал, как Каве встал против жестокого правителя, растоптал его бумагу и поднял свой флаг — кожаный фартук, его глаза недоверчиво расширились.
— Какой храбрый!
— Особенно потому, что Каве даже не дотронулся до оружия, — только сила собственного духа и правда собственных слов.
— Ух!..
— Но муж, решившийся на такое противостояние, должен верить в него всей душой, всем сердцем. Только так он одолеет своего врага.
— Всей душой, всем сердцем, — как эхо, повторил Масуд Али.
Было уже поздно. Я отослал Масуда заниматься делами и пошел к Пери узнать, как ее встреча.
— Чудный малыш с могучими легкими, — азартно сообщила она мне. — Я видела в его глазках своего отца.
— А Махасти?
— Как все юные матери, она выглядит словно одурманенная. Я попыталась расспросить ее о шахе, но она была так занята младенцем, что, думаю, и собственного отца имя позабыла.
Мы оба расхохотались.
— Как Куденет?
— Полна зависти. Ей самой хотелось быть матерью первого
— Я полагаю, что ему теперь хочется быть с Махасти.
— Не думаю. Махасти обмолвилась, что он больше не придет к ней на всю ночь, пока ребенок не начнет спать до утра.
— Когда празднество?
— Завтра, и продлится трое суток. Первые сутки для шаха и его близких. Вторые — для всех вельмож. Третьи — общее празднование для всех жителей Казвина.
Наши глаза встретились — больше ничего не надо было говорить.
— На третью? — тихо спросил я.
— Да. Если Бог за нас, мы преуспеем.
Пари послала конюху приказ готовить лошадей, которые через три ночи унесут Фарида прочь от опасности, а я отправил лекарю записку, что нужно лекарство от несварения. Пока я хлопотал, на меня вдруг снизошел тот азарт, что известен воину, готовому встретить врага на поле битвы. Мы готовили наш удар очень долго. И наконец победа приблизилась вплотную.
Той ночью я крепко уснул, погрузившись в благую тьму, где хотел бы остаться навсегда. Но где-то к утру, очень рано, я вдруг расслышал шум у моей двери. Должно быть, это моя морковка прибежал с новостями, любовно подумал я, слегка улыбаясь, но тут раздался звук железа, крошащего дерево. Прежде чем я успел вскочить с постели, дверь разлетелась, засов повис и четверо евнухов с кинжалами и саблями ворвались внутрь. О Али! Я не знал их, но по чеканным щитам и стальным шлемам понял, что они должны быть из личной стражи шаха.
Баламани выпучил глаза.
— С чего весь этот шум? — лениво поинтересовался он, хотя я видел, что он скрывает интерес.
— Вставай! Тебя требует шах, — приказал мне старший.
Я держался так, словно моя совесть чиста.
— Буду только рад услужить, — отвечал я, выбираясь из-под одеяла.
— У хорошего слуги работа не кончается, — заметил Баламани. — Разбуди меня, когда вернешься.
Он повернулся к стене и вскоре очень правдоподобно захрапел.
Надевая темный халат, закручивая на волосах тюрбан, влезая в кожаные туфли, я безмолвно искал, что могло пойти не так. Меня выдал врач? Расставила капкан Султанам? Фарид проболтался кому-то? Совершил ли я ту же самую ошибку, что и мой отец, рассказав слишком многим?
— Следуй за мной, — велел старший, и, когда я шагнул, один из стражников зашел мне за спину.
Масуд Али бежал по коридору, но, увидев стражу, благоразумно помчался дальше, однако глаза его были круглыми от беспокойства. Другие стражники остались в моей комнате, что означало обыск. Меня прошиб пот.
Мы шли через темные сады, полные тяжелой росы, пока не пришли к шахскому бируни. Потолок в нем был украшен гипсовой лепниной, изображавшей сосульки, при взгляде на которые становилось холодно, как в пещере. Мозаика из крохотных зеркал отражала каждую черту моего перепуганного лица, — казалось, повсюду глаза шаха и его соглядатаев.