Равная солнцу
Шрифт:
Шах махнул рукой, отсылая меня.
— Позволяю твоему слуге уйти, — сказал он, не утруждаясь вспомнить мое имя. — Но тебе стоит в будущем приглядывать за ним.
Шагая через сады к дому Пери, я возносил самую горячую благодарность Богу за спасение. Светало, в кронах деревьев запевали птицы. Их веселая музыка наполняла меня сладостным облегчением.
Когда вернулась Пери, лицо ее было замкнутым. Она велела мне прийти в ту самую укромную комнату и захлопнула дверь. Не садясь, она стояла возле меня — так близко, что я чуял острый
— Джавахир, ты что, с ума сошел?
Я не обратил внимания на ее гнев:
— Так добывались сведения.
— Почему ты не сказал мне о ней?
— Я намекнул вам на свой источник. Мне казалось, незнание защитит и вас, и ее.
— Это та же, которая передала тебе пилюлю?
— Именно.
— Что еще ты хотел выяснить?
— Все о личных привычках шаха.
Она нахмурилась так, что лицо ее стало словно готовое к бою оружие.
— Он едва не поймал нас. Теперь он станет еще осторожнее, и все из-за тебя.
— Что вы хотите сказать?
— Что ты перешел границы дозволенного.
— Адский огонь! Как еще я мог добыть вам такие сведения?
Она обвиняюще ткнула пальцем в мою сторону:
— Тебе надо было сказать, когда ты шел на такой риск. Ты нарушил наше главное правило, все это время скрывая от меня свои действия.
— Я хотел уберечь всех и себя тоже. Это моя работа.
Внезапно она расхохоталась, но безрадостным смехом.
— Ох-хо! Ты просто осел! Ведешь себя как всезнайка!
Настроение у меня было не то, чтобы выслушивать такие обвинения, даже справедливые. Я отвернулся, будто от скверного запаха.
— К счастью, мне было известно достаточно, чтоб сказать шаху, мол, ты говорил о пожертвованиях для моих просительниц. Когда он стал выжимать из меня подробности, я сказала, что у меня огромное множество случаев и я не знаю, что и каким женщинам ты относил. Настоящее везение, что несколько дней назад ты упоминал о благотворительности, — просто удача. Нам нужно более продуманное поведение, чем такое.
— Но оно, похоже, вполне сработало, — отпарировал я.
Пери глянула на меня, как на червяка:
— Во имя Господа, ты хоть понимаешь, что случилось?
— Нет. — Мои внутренности словно завязало жестоким узлом.
— Прошлой ночью шаха разбудили подозрительные звуки. Он увидел, что Хадидже стоит возле его фляги с водой и что-то делает. Вскочив, он схватил ее, а она завизжала. В ее кулаке был стиснут глиняный флакончик, по ее словам, с приворотом. Она сказала ему, что надеялась на волшебство, чтоб понести от шаха дитя… Шах почти поверил ей, но решил приказать ей выпить зелье. Она заспорила, что ей-то как раз это не нужно. Когда он настоял, она попыталась выбросить флакон, но шах заставил ее выпить содержимое. Вскоре она схватилась за живот и упала, корчась в муках. Прежде чем умереть, она сказала, что решилась на это сама, дабы отомстить за своего брата, но он ей не поверил. Все это утро он допрашивал ее служанок
Комната вокруг наполнилась удушливой тьмой. Я вцепился в свою грудь и застыл.
Пери уставилась на меня:
— О боже, Джавахир, ты словно утратил свет очей своих?
— Да! — крикнул я и осекся.
Я не мог признаться даже Пери, что был влюблен в одну из жен шаха. Она сочла бы это непростительным прегрешением.
— Если бы я мог быть на ее месте!
Губы Пери недоуменно искривились.
— Зачем?
— Потому что… — задыхаясь, выговорил я, — потому что это значит, что шах выдал себя и показал, что он может убить женщину, и вы тоже больше не защищены.
Гневные слезы, катившиеся из моих глаз после этого известия, нельзя было остановить.
— Джавахир… да ты воистину боишься за меня!
— Да, госпожа моя, — ответил я, утирая лицо и пытаясь овладеть собой. — Воистину боюсь.
— Не тревожься обо мне. Наш замысел известен очень немногим: Гаухар, Султанам, а они на нашей стороне, Фариду, который хочет денег, и лекарю, который боится своего прошлого. Кому еще?
— Никому, — сказал я, потому что не считал Фереште или Баламани. И тут меня обжег страх: а вдруг именно они нас выдадут?
— Тогда все в порядке. Мы будем проклинать имя Хадидже и выражать искреннее счастье, что шаху удалось раскрыть заговор рабыни.
— Какая храбрость решиться на такое! — упорствовал я.
— Я не могу одобрить раба, посмевшего отравить шаха. Это недопустимо.
— Недопустимо? А откуда у нас право совершить такое?
— Во мне царская кровь.
Меня захлестнула ярость. Ей следовало превозносить имя Хадидже, а не проклинать его.
— Джавахир, — взгляд Пери был странным, — да ты дрожишь. Ты как-то связан с намерением Хадидже?
— Совершенно никак, — отвечал я, и это была единственная правда, сказанная мною за все утро. — Но я болен от всего этого. Хотел бы я знать о нем и остановить ее.
— Клянусь Богом, я никогда не видела у тебя такого сердечного пыла. Что ты скрываешь от меня?
А я вспоминал, как Хадидже давала мне попробовать варенье, и вспоминал глаза ее — слаще засахаренной айвы. Как бы мне хотелось теперь не скрывать своих намерений! Каким же я был дураком!
— Мы были добрыми друзьями, — признался я. — Теперь она мертва, и все потому, что хотела помочь…
Я сел на корточки, руки безвольно свисали между колен. С меня словно содрали кожу, и все мои внутренности открылись непогоде, и каждый нерв дергала боль. Всей душой я желал утратить каждое из чувств. Будь я сейчас на горном перевале, бросился бы в пропасть, радуясь ей. Я надолго позабыл, где я.
Когда мое сознание наконец прояснилось и я, дрожа, поднялся, рядом со мной стояло блюдо, а на нем один из платков Пери и сосуд с чем-то. Я вытер лицо.
— Джавахир, выпей это. Успокоишься. — Голос Пери доносился будто издалека.