Рай без памяти
Шрифт:
— А если перерезать линию?
— Нет, — не согласился Томпсон. — До последней минуты в основной полицейской цитадели должна быть телефонная связь. Пусть иллюзорная, но должна. На каждый звонок должен ответить дежурный. Наш дежурный.
Он подчеркнул слово «наш» с неколебимой уверенностью, что в нужный момент нужную телефонную трубку, засекреченную и охраняемую, как сейф с шифром, возьмет в руки наш человек. Ну а если наш человек рухнет с простреленной грудью, а телефон-предатель все же выполнит свое черное дело? Томпсон даже
— Если то, что задумано, затем продумано, выверено и рассчитано, а потом выполнено с такой же точностью, случайностей не бывает.
— Ну а дрогнет рука, например. Что тогда? Промах?
— Рука не дрогнет, если вы подготовились.
— Ко всему не подготовишься. Наступил на улице на корку банана — и хлоп! Сотрясение мозга.
— Если смотреть под ноги, на банан не наступишь.
— Вы отрицаете непредвиденное?
— Нет, конечно. Но надо уметь предвидеть.
Что-то от земного Томпсона все-таки было в моем собеседнике. Я попробовал атаковать с другой стороны:
— А ошибка? Могут же быть ошибки.
— Могут. Но не должны. Моя блокированная земная память подсказывает мне нечто очень верное: это хуже, чем преступление, — это ошибка. Кто это сказал?
— Талейран Наполеону.
— Кто кому?
— Министр императору. В свое время вспомните, адмирал.
У меня это вырвалось по старой привычке, но Томпсон зацепился:
— Я даже не знаю, что делает на Земле адмирал.
— Командует флотом, эскадрой. Это — на море. Иногда министерством или разведкой. Это — на суше. На суше — за письменным столом, на море — с авианосца или подводной лодки.
Глубокие морщины на лбу Томпсона казались еще глубже.
— Из двух десятков слов, которые вы произнесли сейчас, я знаю точно два или три. Некоторые объяснил мне Зерн, остальные слышу впервые. Как бессмыслицы из детской сказки. А-ви-а-но-сец!
Я объяснил, что такое авианосец. Томпсон извлек объемистый блокнот и записал.
— Начал вторую тысячу, — грустно усмехнулся он, — ребенок учится ходить. Тысячу пять слов дал мне Зерн. Кстати, почему он молчит?
Действительно, почему молчал Борис? Я взял трубку.
— Погодите, — остановил меня Томпсон. — Связь с Би-центром только через продуправление. Сообщите им номер мэрии, если спросят, откуда вы звоните.
Я последовал его совету. Вопреки опасениям с Вычислительным центром соединили немедленно. Я спросил:
— Борис?
— Я.
— Какой из двух — земной или здешний?
Я спрашивал по-русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый.
— А не все ли равно. Юрка, если по делу?
— Старик волнуется.
— У нас по-прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают.
В трубке что-то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил:
— По-каковски говорите? Не понимаю.
— Вам и не требуется понимать, —
Что-то щелкнуло опять, и голос пропал.
— Передай старику, — продолжал по-русски Зернов, — что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду «проходов». Блокируется только телепортация.
Я тотчас же перевел это Томпсону.
— Не в три, а в два, — сказал Фляш.
42. Конец «Олимпии»
— Иначе говоря, через десять минут. Так и передай.
Он стоял в дверях без шапки, с какими-то щепками в волосах, с красными от бессонных ночей глазами и землистым цветом лица — измотанный ночной сменой рабочий. Из-за спины его выглядывал Джемс, уже сменивший лагерную куртку на ковбойку и шорты «дикого». Грудь его наискосок пересекала желтая тетива лука, а у пояса болтался синий колчан с торчавшими из него длинными хвостами стрел.
— Почему в два? — спросил Томпсон.
— Банкет начнется не в четыре, а в три. Съезд гостей к половине третьего. К этому времени все опорные пункты должны быть уже захвачены. «Олимпию» берем последней. Командуешь операцией ты. — Фляш даже не посмотрел на меня — только плечом шевельнул.
— С какими силами? — спросил я.
— Сотни тебе достаточно. Мы перебрасываем из Си-центра четыре омнибуса автоматчиков во главе с Мартином.
Я еле сдержал радость: лучшего соратника трудно было и пожелать.
— Завершив окружение, — продолжал Фляш, — начинаете штурм. Четыре входа — четыре группы. Мартин с тремя проникает через главный и два боковых входа и занимает зал. Ты — через артистический за кулисы и займешь все внутренние проходы и лестницы. На сцену выходишь в последнюю минуту. Сигнал — взрыв!
Я знал, что правительственная ложа минирована, но считал это излишним. С сотней автоматчиков можно было бы обойтись и без пиротехники.
— Ты не знаешь Корсона Бойла, — отрезал Фляш. — Он только мертвый не страшен. А пешек его жалеть нечего. Подрывник будет у барьера ложи, переодетый официантом. Мина заложена за барельефом с орлом. Свеча на любом столе. Стоит прикоснуться свечой к орлу — он вспыхнет, как пакля.
— Он же резной, деревянный, — усомнился я.
— Мы его заменили другим, пропитанным горючим составом. Конечно, жаль подрывника. Но что ж поделаешь: мы еще не умеем делать самовзрывающиеся снаряды.
— Постой, — сказал я, — у нас есть бикфордов шнур?
— Какой шнур? — не понял Фляш.
— Запальный. Одним концом прикрепляешь к барельефу или еще проще — к мине, другой…
— Пока он будет гореть, заметят.
— Есть выход, — сказал я, вспомнив американский фильм с почти аналогичной ситуацией. — Взорвать можно и на расстоянии. Понадобится меткий лучник. Сверхметкий.