Райский уголок. По велению сердца
Шрифт:
— О? — От единственного произнесенного звука повеяло ледяным холодом.
— Я… — Хьюго стоял, перекладывая пробку от графина из руки в руку, словно не зная, куда ее положить. — Я намереваюсь уйти из дома.
Молчание. Спенсер Феллафилд пригубил «Мадеру», разглядывая темную жидкость в бокале.
— Вот как?
— Я уже взрослый человек, папа, и хотел бы открыть свое дело.
— Не вижу причины, которая могла бы помешать этому.
Хьюго очень осторожно вставил пробку в графин.
— Мне нужна свобода.
— О? Свобода для чего? — Голос отца звучал обманчиво мягко. — Чем бы ты таким
Всякий раз, вступая в противоречия с отцом, Хьюго испытывал замешательство. Он терялся, его речь становилась затрудненной. И сейчас он вновь боролся со смущением.
— Я… Не знаю. Я только…
— Буду ли я прав, если приду к выводу, — резко произнес отец, что это неожиданное решение имеет некоторое отношение к юной леди, — он сделал все возможное, чтобы вложить как можно больше оскорбительной интонации в последние слова, — к которой ты так привязан?
— Нет. Это не имеет ничего общего с Филиппой. — Хьюго почувствовал, как под спокойным взглядом отца, выражающим недоверие, краска вновь прилила к его лицу. — Папа, в этом нет ничего необычного, не так ли? Мне двадцать семь лет. Пора уже быть самостоятельным.
— Чарльз не испытывает такой необходимости.
— И не будет испытывать. — Это были слова обиженного ребенка. Спенсер Феллафилд, страдальчески подняв бровь, проигнорировал их.
— Я уже говорил тебе — когда ты остепенишься и найдешь себе подходящую жену, я буду только рад обеспечить тебя постоянным доходом.
— Я не хочу, чтобы ты давал мне что-нибудь! — Слова прозвучали с неистовой силой. — Я только хочу уйти! Я вполне способен отвечать за себя! У меня есть работа, и я зарабатываю себе на жизнь. Об этом могут сказать многие. И я могу тратить свои деньги так, как пожелаю. Я просто говорю тебе — я ухожу. Я бы предпочел это сделать с твоего благословения. Но в любом случае я уйду. Так будет лучше для всех.
Молчание затянулось. Спенсер Феллафилд не спеша допил вино, не сводя глаз с сына, и поставил бокал на стол.
— Понятно. Могу ли я спросить, где ты собираешься жить?
— Пока не знаю. Сниму комнату.
— Один?
— Да, папа, один! — Хьюго подавил в себе поднявшуюся было волну негодования. — Я говорил тебе — Филиппа не имеет к этому никакого отношения. Если бы ты только встретился с ней, то увидел бы…
— Нет. — Ответ был суровым и холодным.
Хьюго потерял последнюю надежду Он стоял не в силах вымолвить ни слова.
Отец поднялся с надменным выражением лица. Он был на голову выше и гораздо массивнее своего худощавого сына.
— Очень хорошо, Хьюго. Уходи, если хочешь, хотя я предупреждаю, что ты не получишь от меня ни пенни. И более того, ~— он поднял руку, выставив ладонь вперед, когда Хьюго попытался было с жаром что-то возразить, — более того, я хочу, чтобы ты четко понял — если ты когда-нибудь осуществишь свой идиотский замысел и женишься на никому не известной особе, этой мисс, которая охотится за богатым женихом, — предупреждаю тебя, ты будешь жалеть об этом до конца своих дней. Выражаясь мелодраматически, я оставлю тебя без пенни в кармане. Без фартинга. И каким бы ценным сотрудником ты ни являлся для нашей фирмы, это будет конец твоей карьеры в бизнесе Пейджетов
Хьюго била дрожь. Этот человек с ледяными глазами, который стоял напротив, всю жизнь командовал и помыкал им. Гнев, копившийся годами, бурлил в нем, мешая говорить и унижая его.
Осторожный стук в дверь, нарушивший тишину, показался оглушительно громким.
— Войдите.
Слуга просунул голову в дверь.
— Звонят по телефону, сэр. Спрашивают мистера Хьюго.
— Иду, — сказал Хьюго. — Попросите их подождать минуту. Хорошо?
— Да, сэр. — Слуга скрылся за дверью.
Нарочито спокойно Спенсер Феллафилд опять опустился на стул и потянулся за газетой, которая лежала на столе.
— Я ухожу, — сказал Хьюго очень тихо, не в силах унять дрожь в голосе. — Но я не вернусь. Делай, что хочешь, папа, но ты не заставишь меня расстаться с Филиппой.
— Посмотрим. — Отец даже не удосужился взглянуть на него.
Хьюго вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Он быстро сбежал вниз по лестнице и схватил телефонную трубку.
— Да?
На другом конца провода он услышал спокойный приятный голос.
Хьюго замер, машинально обернулся, пригнувшись, слегка прикрыл трубку рукой, стараясь говорить потише, хотя в просторном холле и на широкой лестнице не было никого, кто мог бы его услышать.
— Я просил тебя не звонить сюда!
Голос заговорил снова.
— Я не могу. Плейл, не могу, ты меня слышишь? Я…
Тот прервал его.
Хьюго долго стоял, слушая. Потом сказал:
— Ну, хорошо, хорошо. Сделаю. Но это в последний раз, ты слышишь? Я не…
В трубке щелкнуло, потом стало тихо.
Хьюго долго стоял с трубкой в руке, сжимая ее с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Потом, когда он очень осторожно положил ее на место, ему силой пришлось разжимать пальцы. Он стоял еще некоторое время, глядя на нее; голова опущена, лицо напряжено, челюсти сжаты. Затем, повернувшись, он тяжело потащился наверх в свою комнату.
Работа на рынке стала для Рейчел такой же естественной потребностью, как для утки — плавание в пруду. Как ни странно, но всякий раз, приходя на место, она чувствовала себя так, словно возвращается домой после долгого отсутствия. Все здесь — и хорошее, и плохое — доставляло ей удовольствие. Она ценила дух товарищества, горячую преданность, которая сплачивала торговцев между собой. Ей нравилась суета, смех, как правило, добродушный, часто остроумный и всегда забавный обмен репликами. Она с интересом наблюдала за сомневающимися покупателями, которые с трудом поддавались уговорам. С удовольствием украшала прилавок, проявляя фантазию, привлекающую посетителей, и радовалась, когда зарабатывала лишние полкроны, улещивая покупательницу, которая пришла на рынок в поисках кухонных занавесок а ушла с отрезом на платье. Рейчел изумилась тому, как быстро ее приняли местные обитатели после первой, довольно сдержанной встречи.