Райское место

Туманова Мария

Кофе принесла Кэтлин. Я заметил ее встревоженный взгляд, брошенный на мужа, и улыбнулся:

– Ты еще прекраснее, чем вчера. Ларри, можно поцеловать твою жену?

– Давай, – насмешливо хмыкнул О'Доннел. Наверное, он не стал бы бить меня, даже если бы я поцеловал Кэтлин взасос, но я ограничился тем, что прикоснулся губами к ее душистой щеке. Может, по этой щеке и размазывалась человеческая кровь, но не так много, как по губам.

С губ она стекала струйкой, тонкой красной – и непрерывной.

Кэтлин

чмокнула меня в ответ, и мне стоило усилий не вытереть щеку.

– Ларри все тебе рассказал? – поинтересовалась она.

– Надеюсь, что если и не все, то большую часть.

Женщина подмигнула.

– Когда придешь на танцы, первый вальс – мой.

– Договорились.

Мы с Ларри проводили ее взглядом. Сзади Кэтлин выглядела соблазнительнее дочерей, в ее походке сквозила чувственность и великолепное умение управлять своим телом. Я вспомнил, как танцует эта богиня. Можно только представить, как она хороша в постели! Надо было все-таки поцеловать ее по-настоящему. Плевать, скольких поклонников она сожрала. Ни Энни, никакая другая женщина не волновала меня так сильно, как Кэтлин О'Доннел.

– Я люблю ее с той минуты, как увидел впервые, – сказал Ларри, не поворачиваясь ко мне. – Люблю больше всего на свете, и моя любовь сильнее всех человеческих законов и моральных табу.

– Даже способна оправдать сотни убийств?

– Миллионы. Я готов своими руками истребить все человечество, лишь бы Кэти и девочки были со мной – и счастливы.

Он потянулся за кофе, мимоходом глянул на бутылку виски, но заговорил о другом:

– Если бы ты знал, Уолт, как я боялся за Кэти, когда она рожала. Ни врачей, ни хотя бы настоящей акушерки рядом. Миссис Гарделл называет себя дипломированной медсестрой, но я к тому времени уже знал, что диплом она получила по почте, окончив заочные курсы. Здесь не учатся иначе – дождь ведь может пойти, когда человек сидит на лекции. Понимаешь?

– Поэтому ваши дети и не ходят в школу?

– Естественно. Я ни за что не допущу, чтобы мои девочки оказались за пределами Моухея, когда из туч закапает. Случись такое, они либо будут убиты перепуганным копом, либо превратятся в подопытных кроликов в каких-нибудь закрытых лабораториях. Ненадолго, без самогона им не прожить больше суток. А нам всем пришлось бы разыгрывать удивление перед властями и открещиваться от моих дочерей, уже мертвых.

Он опустил голову и машинально качнул ею из стороны в сторону, будто не мог выдержать представившуюся картину.

– А если кто-то приедет сюда в дождливый день? Например, шериф округа.

Этот вариант отрицательных эмоций не вызвал.

– Я его встречу, – ответил О'Доннел. – И попрошу заглянуть попозже. А остальные на время спрячутся. Мы уже обыгрывали такую ситуацию. В крайнем случае, я с любым шерифом справлюсь.

Да уж, в этом я не сомневался!

— Тело официального лица, конечно, грызть никто не станет. Его найдут в его же машине, врезавшейся в дерево на дороге к Моухею, и ни одна сволочь не

докажет, что он умер не в результате аварии. Дверцы машины будут заперты. Тормозной путь налицо. Никто не удивится, в дождь дороги скользкие.

Улыбнувшись, он положил себе сахару. Белого, как лицо мертвеца в разбитой машине, и блестящего в свете лампы, как дорога под дождем.

– Я говорил тебе вчера, Уолт: мы готовы себя защищать.

– Твои дочки родились оборотнями?

– Не знаю. – Ларри пожал плечами. – Сначала они выглядели обыкновенными младенцами. И свой первый дождь пережили без изменений. Но мне объяснили, что период младенчества у всех моухейских детей «спокоен». Некоторые впервые мутируют только к году. С моими доченьками это произошло в три месяца.

– Гордишься?

О'Доннел поднял глаза к потолку и не ответил.

– Сразу после первого преображения Кэтлин стала давать им «Четыре розы», – продолжил он. – Мы не могли позволить себе потерять детей, а после того, как изменения начались, без мохового виски малышки не выжили бы. Так что они пили сначала по пол чайной ложечки, потом по глоточку, по маленькой рюмочке… Они моухейки, но живы, здоровы и хороши собой, а остальное я принимаю как есть.

– Без глупого «почему»?

– Точно.

– Осталось выяснить только одно. – Я долил себе кофе (чашка, между прочим, была нормальной, емкостью граммов триста пятьдесят) и взял второй медовый коржик. Если их испекла Кэтлин, то Ларри сказал правду: около плиты ей нет равных. – Какая роль отводится мне?

– Выбирать будешь сам. Как ты уже понял, мы стараемся избежать чужого внимания и не спешим раскрываться перед каждым приезжим. Но Джейк Риденс, явившись сюда, показал себя совершенно особенным человеком. Предрасположенным к моховому виски, как и моя жена. Таких людей мы ценим. А так как Риденс восторгался тобой, мы решили, что и ты можешь быть отмеченным. Избранным.

Я тоже хотел думать о себе как об избранном. Особенно когда был подростком. Но мое понимание избранности всегда находилось в другой плоскости, и теперь я промолчал.

– Ты такой и есть, Уолт, – утешил мои юношеские запросы О'Доннел. – Явился по зову друга мгновенно; как мог помогал ему – и не только ему одному. Дел-берт Энсон молиться на тебя готов за твою доброту.

– Ерунда.

– Это не все. Ты не стал поднимать шума, когда столкнулся с припадками Джейка, не испугался собственных кошмарных галлюцинаций и не признался в них никому, кроме Делберта, а мальчишка в счет не идет. Но!

Указательный палец… Нет, это был Перст Наставляющий и Поучающий – поднялся и качнулся перед моим лицом.

– Но ты не пропустил мимо ушей его вроде бы бессмысленные советы насчет выпивки. Причем о них тоже никому не рассказал. Умудрился два дня воздерживаться от «Четырех роз», но при этом понимал, как важно не настроить против себя окружающих. Ты ведь неслучайно вчера вечером заказал «то же, что и всем»? А пить это собирался?

– Я следил за реакцией Делберта, – честно признался я. – Если бы он подал знак «не пей»…