Раз став героем
Шрифт:
Глава двадцать первая
Говорить хорошо, но какая польза от сна, если она не могла спать? Исмэй знала теперь каждую выщербленку, каждый изгиб потолка и переборки, каждый предмет в каюте. Закрыв глаза, она чувствовала реальность острее, чем когда-либо, и сердце начинало бешенно колотиться. В столовой она покорно, как будто следуя долгу, проталкивала пищу, подражая тому, кто бы ни сидел четвертым слева, кусая тогда, когда он или она кусали. Никто, казалось, не замечал. Исмэй чувствовала, что висит в пустоте, все казалось очень далеким, и не было никакой возможности дотянуться.
К ее удивлению и облегчению
На следующей сессии Исмэй снова пришлось защищать семью.
– Они не понимали, - говорила она.
– У вас были ночные кошмары. Вы кричали, а вас изгнали в самую дальнюю часть дома.
– Это не было изгнанием.
– Для ребенка, который спит один так далеко от других людей? Я называю это изгнанием. И вы изменились настолько, что большинство взрослых восприняли бы как ответ на стресс. Ведь так и было?
Себ Корон сказал, что Исмэй любила ездить верхом до того случая. Она была общительна и дружелюбна, полна энергии и безрассудно смела... Но все дети перерастают наслаждение раннего детства. Она пыталась сказать это Энни, которая настаивала на своем.
– Если поведение ребенка внезапно изменилось, тому всегда есть причина. Возрастное изменение происходит не так резко и явно. Появление новых впечатлений и переживаний может означать, что новый энтузиазм заменяет старый, но внезапное изменение значит что-то, и предполагается, что семья ребенка должна заметить и найти причину. В вашем случае причина уже была известна.
– Но это не связано... Они сказали, я просто начала лениться...
– Дети не "просто ленятся". Взрослым легче поставить такое клеймо, когда поведение детей им не нравится. Вы любили верховую езду... потом перестали ездить верхом и забыли, как когда-то наслаждались этим. И вы считаете, это не относится к сексуальному насилию?
– Я... полагаю, могло бы, - все тело Исмэй передернулось, как кожа коня, пытающегося скинуть кусающую муху.
– Вы помните, где произошло насилие, в здании или снаружи?
– Все здания были разрушены... по крайней мере частично. Я нашла угол... больше, чем была я, но все равно маленький... там была... солома, и я забралась в нее...
– Как там пахло?
Дыхание снова перехватило... слабое дуновение того запаха... не дыма, другого, пронесся в памяти.
– Конюшней, - сказала она так тихо, что едва слышала сама себя.
– Это была конюшня. Пахло домом...
– Возможно, поэтому вы и забрались туда, где вам было не так страшно, вас вел ваш нос. Значит, там, в месте, где вы считали себя в безопасности, вспомните, запахи напрямую связаны с эмоциональными
Снова удивление.
– Я не была просто ленивой, - сказала она, на половину поверив в этом.
– Или трусливой, когда лошади двигались вокруг...
– Нет, память говорила вам, что конюшни на самом деле не безопасны, что-то плохое может произойти, если вы окажетесь запертой в углу. Ваш мозг работал отлично, Исмэй, пытаясь обезопасить вас.
Даже когда она услышала это, разум продолжал отрицать.
– Но я должна была...
– Тпру!
– Энни подняла руку.
– С самого начала, вы могли изменить свой новый опыт не больше, чем примитивный компьютер мог бы изменить программу, которую в него установили. Часть вашего мозга, отвечающая за выживание, очень примитивный компьютер, ей плевать на все остальное, кроме соединения поступивших сигналов с опасностью и пищей. Если бы вы получили надлежащее лечение сразу, с нейроактивными препаратами, самое худшее от нанесенного повреждения можно было бы предотвратить... правда, след остался бы навсегда. Такова жизнь. Поэтому стирание памяти незаконно.
– Вы хотите сказать, что это навсегда?
Если это никогда не закончится, зачем проходить терапию?
– Не совсем. Та работа, что вы делаете сейчас, обдумывая все кусочек за кусочком, уменьшит эффект. Мы все еще можем использовать препараты, чтобы стабилизировать ваше понимание и поставить своего рода заслон между вашим настоящим и прочно укрепившимися связями, пока новые связи не станут сильнее.
– А как на счет кошмаров?
– Они должны уменьшиться, возможно, исчезнут навсегда, хотя очень сильный стресс может вызвать рецидив. То, что повлияло на ваше развитие как личности и офицера, изменится с постоянной практикой.
– Мне не нравится мысль о препаратах, - призналась Исмэй.
– Хорошо. Люди, которые склонны к мысле о препаратах, обычно накачиваются тем, что не работает, и потом вздрагивают от каждого шороха. Вам не надо любить ваши лекарства, просто поверить, что я знаю, когда они вам нужны.
– А без них нельзя?
– Возможно. Медленнее и с большими трудностями, и без определенной уверенности в результате. Как вы думаете, что сделают препараты? Превратят вас в одну из тех людей в мерзких тапочках, которых пичкают наркотиками в психиатрических клиниках на кубах ужасов?
Так как это было именно то, что пришло ей в голову, Исмэй не знала, что сказать. Голова качнулась в слабом кивке.
– Когда вы будете готовы, Исмэй, я расскажу вам, чего ожидать. Но сейчас давайте вернемся к другим связям между тем, что случилось, и тем, чем вы перестали заниматься и наслаждаться.
***
Она перестала наслаждаться лошадьми. Это до сих пор потрясало ее больше, чем кошмары. Исмэй вообще не помнила ничего подобного. Образ, представленный Себом Короном: ребенок, которого с трудом можно было стащить с пони, - казался чужим. Как она могла быть тем ребенком и стать этой женщиной? Но если она верила в его рассказ о насилии, то должна была поверить и про пони. Для Флота это ничего не значило, она была уверена, но в ее семье это само по себе делало ее другой, плохой.