Разбитое сердце королевы Марго
Шрифт:
Накраситься?
Глупость какая… в огромных зеркалах, помимо старой елки, которую только поставили и нарядить даже не успели, отражается она, растрепанная, рыжая. Влажные волосы. Веснушки.
Куртка нараспашку.
Свитер.
Мечта, а не невеста. Но… все ведь невзаправду. Ей бы хотелось верить, что все невзаправду…
– Ну что, не передумала? – Далматов непривычно бледен. Нет, он всегда бледен, а ночью еще и приступ случился, но Саломее хочется думать, что нынешняя его бледность – исключительно от волнения.
– Нет.
– Не дождешься.
– Далматов… тебе не кажется, что мы несколько… спешим?
– Спешим? – Он провел рукой по влажным волосам. – Помнится, ты сама предлагала мне руку и сердце.
– Не в себе была.
– А теперь в себе, значит?
– Нет. Но…
– Идем. Кстати, тетенька нас потом на чай позвала. Я торт обещал свадебный, пока схожу, посплетничаете. Женщина с женщиной общий язык всегда найдет.
– О чем?
– Обо всем. Она здесь последние десять лет работает. И свадьбы все сама проводит…
– Далматов, ты…
– Совмещаю приятное с полезным. И полезного будет больше. – Он щелкнул ее по носу. – Невеста, изобрази улыбку. Невесты должны выглядеть счастливыми.
Кому должны? Но улыбку Саломея изобразила, хотя и подозревала, что эта улыбка вряд ли способствует иллюзии счастливого вида.
Брак регистрировала мрачного вида тетенька в шерстяном костюме с атласными лацканами. Она говорила хорошо поставленным голосом о роли семьи как ячейки общества, но при том хитровато поглядывала на Далматова.
Интересно, что он соврал?
А ведь соврал… и потому, поставив подпись в книге регистраций, поспешил откланяться за тортом. Эта же тетенька, несколько растеряв наведенный лоск, поманила Саломею за собой.
– Ой, беда-беда. – Голос ее зычный заполнял крохотную комнатушку, в которой кое-как поместились старый письменный стол да пара стульев. – Садись, дорогая… не стой… небось голова кружится?
Голова не кружилась, но Саломея кивнула: не стоило разочаровывать собеседницу.
Та же суетилась.
И на столе появились розовые, украшенные голубками и сердечками, чашки, блюдце с кусковым сахаром, маленький электрочайник.
– У моей дочки постоянно голова кружилась. И в обмороки падала… врачи-то говорят, мол, ничего страшного. Здоровая она. А где здоровая? Один раз на улице сомлела, так хорошо, нашелся добрый человек, вызвал «Скорую». Потом-то Алешка от нее не отходил… охламон, конечно… я ей говорила, не спеши ты замуж. Успеется оно. Так нет, чуть школу закончила, поступила и нате… жизнь устраивает… а я тут гляжу на этих вот устроителей. Сегодня они женятся, а месяц-другой пройдет и летят разводиться. Где ж это видано?
– Да уж, – нейтрально заметила Саломея, присев на обшарпанный стул. С виду тот был хилым, доверия не внушающим, но вес выдержал.
– А она… беременная, мол… тьфу… и хорошо, что Алешка не сбег, как некоторые… уж я-то на регистрации всякого повидала. Помню, как пришла работать, так это было редкость, чтоб мать-одиночка. Теперь вон… сил никаких
Тетка выразительно уставилась на живот Саломеи.
Вот скотина!
Нет, не она, а Далматов с его не в меру буйной фантазией. Пусть только появится… жених несчастный.
– Не против совсем, но детки должны появляться в семье. И когда эта семья состоится. Оно ведь как бывает? Встречаются. Любовь крутят… я тебе чайку травяного заварю, с ромашечкой, очень хорошо нервы успокаивает.
Саломея кивнула: ее нервы определенно нуждались в успокоении.
– Так вот, крутят и крутят… оно-то по нынешним временам и не грех вовсе. А потом женятся, что тоже хорошо… только вот поженившись, поживя месяцок-другой бок о бок, понимать начинают, что не все розовое. Он храпит, носки свои стирать не желает. И требует рубашек чистых, обедов-ужинов. А ей цветов охота да сюрпризов, чтоб как раньше. Или вон с подружками посидеть, языки почесать. Уборкой же заниматься некогда, еще денег нет… на семью-то много надо… вот и начинают ссориться, выяснять, кто правей. А не дело это.
Чай тетка насыпала пластмассовой ложечкой.
Как же ее звать?
Далматов не говорил. А самой спрашивать неудобно.
– И идут разводиться… если могут. А ведь бывает, что сразу и беременеет, чтоб, значит, семья как на картинке в журнальчике. На картинках правды нет.
И здесь Саломея согласилась.
– Ты-то своего давно знаешь?
– С детства.
– Это хорошо… любовь – она проходит… точней, не сама любовь, а страсть. Потому и становится важно с человеком ужиться. Чтоб ты его знал, а он тебя, тогда-то и будет в семье лад.
Эта семья – невзаправду, но… она ведь и сама думала, что если с кем и уживаться, то с Далматовым. Саломея действительно его знает. А он знает ее.
И хорошо это.
Нет нужды прятаться.
Нет смысла лгать.
– Кольца вот не купил, – по-своему расценила молчание тетка. – Ты не серчай на него, девочка. Спешил… я понимаю, что порой оно и выходит так… бывает, свадьба пышная, дорогая. На невесте платье из Франции выписанное аль еще откуда. На женихе костюмчик безумных денег стоит. Кольца с бриллиантами… а счастья-то нет.
– Вы про всех знаете?
– Про многих. – Она улыбнулась. – Городок-то у нас маленький. Тут-то особо не скроешься… вот и выходит, что слежу я за людьми. За тем, как живут… женятся, новые родятся. А потом и, не приведи боже, помирают.
Она перекрестилась и тут же, спохватившись, сказала:
– Мария Петровна я.
– Очень приятно. Саломея. Но вы знаете. Саломея Кейн…
– Далматова, – со смешком поправила тетка. – Ты ж замуж вышла.
– Точно.
Саломея Далматова. Странно звучит. И безумно немного. А кольцо мог бы и купить. С бриллиантами Саломее не нужно, но хотя бы простенькое самое. И цветок… все-таки свадьба у нее.