Разбойничий тракт
Шрифт:
Но его проклятий никто не слыхал, да в лавке никого и не было, в этот день у казаков хватало своего виноградного вина. Хозяин в который раз пересчитывал дневной барыш, не обращая внимания на поднявшуюся снаружи сумятицу. Для него деньги были главным в жизни.
Тем временем Дарган прошел в спальню, быстро оглядевшись, наклонился над бледной как снег Софьюшкой, молча поцеловал ее в щеку и присел на край кровати. Она растянула губы в счастливой улыбке, поморгала темными веками.
– Сын… – с усилием сказала она.
– Вижу, – казак покосился на сестру,
– А я мечтала о девочке, – превозмогая боль, роженица затряслась в шутливом смехе.
– Когда встанешь на ноги да окрепнешь, подумаем. Будет у нас и девочка, – поддержал ее настроение Дарган. – А сейчас чуток погодить следует.
– Как назовем? – приподняла она лицо с начавшими розоветь щеками.
– Панкрат, – сказал, как отрубил, казак и пояснил: – Уставщик в церкви растолковал, что имя это по-гречески означает всесильный.
– Ох, месье д'Арган, не слишком ли много мы хотим? – супруга всмотрелась в глаза возлюбленного. – Не забывай, что имя ко многому обязывает человека.
– Он у нас всесильным и вырастет, Софьюшка. Воспитывать волю надо с колыбели, – не согласился с ее сомнениями Дарган. – Я специально на Панкратии остановился, чтобы в старости было кем гордиться.
– Панкратий, Пан… Пако… – как бы про себя произнесла она несколько раз. – Я согласна, пусть будет так.
Дарган встал и, не зная, что делать дальше, затоптался посреди комнаты. Сбоку под локоть протиснулась Маланья, в руках у нее был крохотный сверток, в котором что-то шевелилось. Казак с опаской отвернул концы пеленок, покосился вовнутрь. На него глянули сердитые глазенки, как бы затянутые прозрачной пленкой, губы, подернутые белым налетом, сморщились в куриную гузку. Дарган хотел было отодвинуться от греха подальше, но любопытство и смешливое выражение на лице сестры заставили его дотронуться пальцами до крошечной и жесткой красной щечки. Мальчик живым червячком подтянул ножки к подбородку, поднатужился и чихнул, заставив засмеяться окружающих.
– Куда грязными лапами-то полез, не видишь, человек недовольство проявляет, – отдернула сверток назад Маланья. – Да еще за лицо. Когда подрастет, тогда и хватайся, а пока за заднее место держи.
– У него и попка такая же, в кукиш, – расплылся в улыбке Дарган. – Панкратий… Как бы весь на ладони не поместился.
– А ты примерься, привыкай к своему дитю-то, – посоветовала Фекла. – Передавай ему, пока пуповина не зажила, отцову силушку.
– А правда, Дарган, подержи Пако в руках, а потом поднеси его ко мне, – ласково попросила Софьюшка. – Я тоже хочу полюбоваться на своего сыночка.
Дарган поморщился от вымолвленного женой иностранного имени, но ничего не сказал, принял на ладони только что рожденного человека, ощутил его невесомость и беззащитность. Он вдруг почувствовал себя всесильным и великодушным, обязанным оберегать жизнь, которой сам дал начало.
Осторожно ступая, казак поднес мальчика к Софьюшке, но передавать не спешил, всем нутром осязая, как пригрелось
В этот момент с подворья донесся крик, приглушенный закрытыми ставнями:
– Казаки, к оружию, абреки напали на кордон!…
В хате застыла чуткая тишина, лишь слышно было, как заскрипели ворота и по улице затопотали множество сапог. Дарган сунулся к Софьюшке, отдав ей ребенка, машинально пробежался пальцами по поясу, словно проверяя, на месте ли оружие. Он на глазах превращался в воина, на обветренное лицо которого вернулись суровые складки.
– Плохая примета, – прошептал кто-то из женщин, заполнивших спальню. – Опасности всю жизнь будут подстерегать.
– У казаков вся судьба состоит из опасностей, – так же шепотом ответили ей. – И Панкратий родился от казака…
Последних слов Дарган уже не слышал, закидывая за спину ружье и запихивая пистолет за пояс, он рвался к конюшне, чтобы вслед за станичниками помчаться на верном кабардинце к кордону на берегу Терека. Но когда подкрепление окружило избушку со сторожевой вышкой, рубка уже закончилась и прибывшим казакам осталось только проводить взглядами уцелевших басурманов, успевших перебраться на другую сторону реки.
Под копытами лошадей распластались убитые и корчились умирающие абреки, принявшие бой казаки вытерли шашки, вернули их в ножны и, чтобы побыстрее сбить напряжение, потянулись в домик, к бурдюку с чихирем. Их тоже в живых осталось немного.
Дарган спрыгнул с седла, ковырнул ножнами раненого налетчика, тот отозвался долгим стоном.
– Кто был во главе вашего отряда? – сурово осведомился он.
– Тебе не все равно? – сверкнул налитыми болью глазами умирающий и перевел запаленное дыхание. – Твое дело свиней разводить и генеральские задницы языком вылизывать.
– Кто у вас был главарем? – казак вынул шашку, замахнулся ею на абрека.
Чеченец разлепил синюшные губы, сплюнул сукровицу в грязь, но оставшиеся мгновения жизни еще никому не казались лишними. Он посмотрел на зимнее небо с низкими облаками, на голые прутья прибрежного кустарника, на мутные воды Терека, за которыми темнел стенами, посеченными дождем, его аул. Он словно прощался с родными местами.
– Главным среди нас был эмир Сулейман, – наконец прохрипел он. – Он и мои братья ночхойцы тебе не кровники, но всем нам ты враг…
Дарган взмахнул клинком, и голова бандита откатилась в кусты. Под встревоженными взглядами станичников он добил и остальных чеченцев, чего не водилось за ним отродясь. Терцы редко лишали жизни раненых врагов, если только противник не был причастен к убийству родственника или они не сходились с ним в равном поединке. Дарган же будто загодя старался расчистить дорогу только что народившемуся сыну. Он предположить не мог, что кровная вражда между кавказцами и казаками, столетия жившими в дружбе и согласии, растянется на несколько поколений.