Разбойный приказ
Шрифт:
Молотобоец кивнул.
– Затаишься там в кусточках, будешь ждать знака… Ведаешь ли, как утица селезня подзывает?
– Слыхал – кря-а, кря-а.
– Ну вот, как услышишь три кряка – так скоренько выскакивай из кустов и бей с размаху в скулу того, кто по тропинке идти будет. Да так ударь, чтоб тот, кого бьешь, в реку с обрыва свалился.
– Ой, батюшка! – услыхав предложенное, Прохор вдруг не на шутку испугался. – А ну как смертоубийство выйдет?
– А ты уж думай. – Платон Акимыч нехорошо прищурился. – Бей так, чтоб не вышло. Главное, чтоб он в реку свалился, – а уж там, чай, не утонет. Ну, понятна задачка?
–
– Ну, вот и молодец! – Хозяин довольно осклабился и подлил в бокал романеи. – Пей, пей, Проша. Чую, еще не раз с тобой хорошего винца попьем. Да ты не думай, человечишко тот подленький, гнусный – за чужими женками приглядывал, вот и решили его проучить, тут и про тебя вспомнили – боец кулачный ты славный, – пришли ко мне, упросили, а уж я думал-думал да согласился. Ну как хорошим людям не угодить?
Прохор чего-то не понял. Вроде бы сначала про московских купцов разговор зашел, мол, что-то для них сделать надо, а тут вышло, что вроде и не для них вовсе, так, для каких-то «людей хороших». А, ладно, пусть и нехорошее дело, а все ж не смертоубийство, стукнуть легонечко, чтоб только с обрыва – кувырк, и пускай себе плавает.
– Ну, вот и славно, – подвел итоги Платон Акимыч. – Иди себе с Богом, а сразу после вечерни и подходи к реке-то. Да смотри, кого попало не бей, сперва дождись кряка.
Поклонившись, молотобоец вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Ну, вот и хорошо, – прошептал про себя Узкоглазов и, покосившись на икону, потянулся к бокалу. Хапнул единым махом, закряхтел… – Может, и зря так с парнем делаю, – пробормотал угрюмо. – Ну да деньги и связи – они по нонешним временам вещь не лишняя. А вот едоки – совсем даже наоборот. Ну а не выйдет ничего – тоже неплохо, привяжу кровью, вместо пса цепного мне будет. Прав Акинфий-гость – этакому молодцу можно не только кувалдой махать. Мечом – оно куда как сподручнее!
Место на берегу Прохор отыскал сразу. Вот он – обрыв, вот – тропа, а вон, на реке, тоня. Загородки, садки, сети. Спрятался, как велено, в кусточки, затаился и принялся ждать. Чтоб не скучно было и не заснуть невзначай, стал в звуки посадские вслушиваться да представлять: а что это там происходит? Вот где-то на ручье залаял пес – видать, почуял кого-то. На Романицкой улице истошно завыла баба – наверное, муж бил, за дело или так, для порядку. За кустами, на дороге, слышались голоса и скрип тележных осей – возвращающиеся с торжища крестьяне из ближних деревень – Стретилова, Кайваксы, Шомушки – бурно обсуждали прошедший день. Ругали какого-то Миколу-весовщика да поминали лихом монастырских старцев. Вот замычали коровы – пора доить, вот снова залаял пес… нет, два… сначала один, потом другой, ясно – сучка с кобельком перекликаются. А вот… А вот и шаги! Пронька едва не пропустил, как где-то рядом три раза крякнули, и тут же зашуршали кусты на тропке. Изготовился… Из-за деревьев показалась фигура в рясе, свернула к реке, к тоне… А Прошка уж тут как тут – ка-ак зарядил с левой! Прохожий даже вскрикнуть не успел – так и полетел кубарем с обрыва в реку, только брызги кругом. Прохор, после того как ударил, тоже к обрыву кинулся, высунулся из-за кустов – увидал, как ходко
Пакостно было на душе у Прохора, когда выходил он с берега реки на большую Белозерскую улицу, пакостно и постыло. Хозяин его, конечно, похвалит, а все же как-то не по себе. Пойти выпить, что ли? Медяшка с «полпирога», в шапке спрятанная, как раз подходила для такого дела. Зайти, хватануть чарку ядреного перевара, закусить луковицей – много ли надо? Поговорить с народом малость – да на усадьбу, завтрева вставать рано.
Остановившись на углу у корчмы, Платон, сняв шапку, достал монетку, сжал в кулаке…
Опа! Корчемные двери распахнулись, и в тот же миг из них на улицу вылетел взъерошенный мужичонка в стареньком армяке. Пролетел пару саженей – хорошо кинули, видать, сперва раскачали! – и тяжело ухнул в холодную лужу.
– Гады! – выбравшись из лужи, жалостливо запричитал мужичонка. – Христопродавцы. Пиявцы ненасытные.
Выйдя из корчмы, остановился в дверях высокий парень, сплюнул презрительно и, скрестив на груди мускулистые руки, бросил:
– Помолчал бы уж лучше, Егошка. Сам знаешь, пускать тебя в кабаки судебным старцем не велено.
– Да знаю, что не велено… – Мужичонка попытался встать на ноги, встал-таки, зашатался и обозленно сплюнул. – А, все равно выпью! Крест тельной пропью – а выпью!
– Иди, иди, богохульник, – испуганно закрестился парень. – А то не ровен час…
Пошатавшись, мужичонка – тощий, растрепанный, с кудлатой сивенькой бороденкой – рванул на груди рубаху и, вытащив медный крестик, зажал его в кулаке.
– И выпью! Не у вас, так на горе, на Фишовице!
И пошел себе шатаясь, загорланил песни.
– Тьфу! – сплюнул вслед питуху парень.
Тут и Пронька вышел из полутьмы, узнал знакомца – еще бы не узнать, в паре с ним сколько раз с введенскими дрался. Мефодий то был, корчемный служка.
– Здрав будь, Мефодий.
– А, Проня! Здоров и ты. Зайдешь?
– Что за мужик-то?
– Да Егошка Окунь, питух стретиловский. Был мужик как мужик, а как жена с детишками от лихоманки сгорела, совсем ум потерял. Пить стал по-черному – все пропил: и избу, и челнок, и снасть рыбацкую. Посейчас на Стретилове у бабки Свекачихи кормится, там и живет. Думаю, сдохнет скоро.
– Да… – Прохор сокрушенно покивал головой. – Хуже нет, когда человек с горя пить начинает. Лучше б работал или молился.
– Вот и я тако ж мыслю. – Мефодий сжал губы. – Насмотрелся, прости Господи. Ну, заходи, усажу, где получше.
– У вас чего там, царева водка?
Мефодий расхохотался:
– Да ты что, родимый! На Руси уж два года, как хлебушек не родился, а ты говоришь – водка. Перевар с прошлогодних ягод – ядреный, с ног так и валит. Вообще-то, по дружбе, я бы его не советовал.