Разъезд Тюра-Там
Шрифт:
А что? Зимой такой халат не дает улетучиться теплу, создаваемому телом, то есть выполняет ту же роль, что и пальто или полушубок. А летом наоборот, удерживает под собой температуру тела. Под халатом всегда тридцать шесть и шесть, в то время как снаружи все шестьдесят. Правда, запах от этих местных мужиков такой, к которому, как и к жаре, привыкнуть невозможно.
Вот и получается, рассуждал Борисов, летом приходится переносить жару градусов под семьдесят, а зимой бывает и до тридцати мороза. Перепад температур в течение года составляет, таким образом, около ста градусов.
Может ли человек,
Борисов удивился тому, как быстро наступила темнота. Это в Мценске, откуда он был родом, сумерки растягиваются на целый час. А тут, на юге, раз — и уже темно. Хорошо, что дорога изучена, можно смело идти, глядя вон на ту лампочку, что светится у железной дороги.
— Дядь, «Московски» надо? — послышался неожиданно шепот юного коммерсанта, когда Борисов поравнялся с убогими казахскими глинобитными домиками, стоявшими у дороги.
— Нет, — твердо ответил Борисов, зная, что пацан продаст ему бутылку поганой водки за цену, без малого вдвое превышающую ту, которую он скоро заплатит в вагоне-ресторане.
Борисов прошел по слабо освещенному перрону к той лавке, неподалеку от которой обычно останавливались вагоны-рестораны поездов, идущих на юг. Судя по станционным часам, ждать ему осталось всего несколько минут. Если поезд не опаздывает.
«Успел», — обрадовано подумал Борисов. С этой проклятой 63-й площадки пока выберешься. Железной дороги туда нет, мотовоз не ходит. Хорошо, что сегодня, когда наступила его очередь, приезжал «газик» за почтой.
Борисов вспомнил майора-вербовщика, сулившего студентам пятого курса Московского авиационного института «золотые горы». Вербовщик в форме артиллериста ходил по группам, зазывал на службу в ракетные войска, обещал, что те, кто даст согласие, будут работать на самых важных и ответственных должностях, у них будет бесплатное офицерское обмундирование, доплаты за должности и звания. Получалось, что как только они начнут служить, зарплата будет двести пятьдесят рублей, в то время как у инженера на гражданке всего сто десять.
Со всего курса майор набрал шесть человек. И все они попали сюда, на полигон.
Больше всех повезло Витязеву, его распределили в вычислительный центр при штабе на десятке. Другим поручили создавать учебные кабинеты в монтажно-испытательных корпусах.
А Борисову досталась 63-я площадка. И когда он напомнил, что им обещал вербовщик и что потенциал знаний, полученных в МАИ, тратить таким бездарным образом нерационально, кадровик, полковник по званию, налился кровью:
— Кто вам сказал, лейтенант Борисов, что боевое дежурство не самое важное и ответственное поручение? — возмущался кадровик. — Для чего, по-вашему, Советский народ строит ракеты? Чтоб защитить от империалистов нашу страну. Вам народ доверяет самое грозное в мире оружие, направляет вас на передовые рубежи, а вы…
— Ну, сволочь, и звездобол! — у Борисова заныли зубы.
Он впервые понял, что после студенческой вольницы попал туда, где придется подчиняться каждому придурку, если он выше тебя по званию. А если и дальше пытаться искать правду, то запердолят в такую задницу, что 63-я площадка покажется венцом цивилизации.
Площадка встретила
Лейтенант, как это и подобает артиллеристу, обкладывал со всех сторон голову варана плевками. Но варан проявлял невиданную стойкость и даже не шевельнулся, упорно продолжая смотреть вдаль, когда слюна лейтенанта, изрядно сдобренная спиртом, попала ему прямо в глаз.
Ракета Р-16, покрашенная в зеленый цвет, стояла метрах в двухстах от двухэтажного здания казармы. Она, подобно тому, как в авиации есть самолет-лидер, который летает больше всех других самолетов такого же типа, была подготовлена к пуску, заправлена, в систему управления введена программа. Даже головная часть была на ней, правда, неизвестно, с каким зарядом. В бункере постоянно, сменяя друг друга, дежурили два офицера. Все, как где-нибудь в тайге, куда на боевое дежурство отправлялся «обстрелянный» на полигоне полк.
На первом этаже казармы находился штаб площадки, караульное помещение, комната-сейф для хранения оружия и небольшая столовая.
Несколько офицеров и солдат жили на втором этаже.
Из окна комнаты, где поселился лейтенант Петя Борисов, открывался вид на пустыню. И хотя при взгляде со второго этажа, горизонт раздвигался километров до двух, Борисов в отчаянии понял, что вряд ему суждено увидеть больше, чем знакомому варану.
— На 43-й площадке хоть повариха горбатенькая есть. Наташкой, кажется, зовут. Мужики говорят, что она самая счастливая из всех баб, какие только есть на свете.
Потому что на площадке на неё одну приходится двадцать два метра члена и два мешка яиц. Не зря же начальник отдела, у которого работает Ковалёв, поворачивая свой длинный нос за пробегавшей мимо Наташкой, цинично изрёк: «Счастливая. Одна на всех. Но мы за ценой не постоим! Правда, лучше всего её между грядок класть». Американцы давно бы открыли массу кабаков, стриптиз-баров, навезли бы сюда баб, — распущенно, не по-коммунистически, продолжал рассуждать Борисов. — Тут же только кино крутят. А фильмы-то привозят какие? Чтоб не возбуждали. «Чапаев» да «Чапаев». Народ уже изучил всю картошку, что двигает Василий Иванович. А тут, на 63-й, и этого нет. Одна надежда на Дуньку Кулакову. И это притом, что на полигоне собраны тысячи молодых, здоровых ребят.
Вот и договорились между собой офицеры, служившие на площадке, раз в месяц после получения денежного довольствия по очереди ездить на станцию, садиться в вагон-ресторан и пускаться во все тяжкие.
Луч прожектора, блуждавший вдали по пустыне слева от Борисова, и приглушенный гудок возвестили о приближении поезда.
Борисов приободрился, комкая в ладони правой руки красный червонец, как собака, почуявшая дичь. Теперь главное уболтать проводницу соседнего с рестораном вагона, чтоб пропустила его. Осечка не допускалась, так как поезд стоял всего одну минуту и к другому вагону он не успел бы добежать.