Разъезд Тюра-Там
Шрифт:
«Всё-таки, сколько нужно терпения, пока тот загнанный в угол русский возьмет трубку», — подумал он и тут же услышал, как длинные гудки прекратились, в трубке щёлкнуло соединение, и послышалось «аллё», сказанное безразличным тоном.
«Ничего, сейчас ты у меня запрыгаешь!» — мстительно подумал Мишель и спросил:
— Это Борис Великанцев?
— Да, — ответил телефон голосом Великанцева.
— Здравствуйте, вас приветствует Мишель Курапов, — сказал Мишель, отслеживая глазами удалявшийся геликоптер русских.
По той паузе, что воцарилась на другом конце провода, Мишель понял, насколько
— Скажите, Элен, а этот Мишель Курап, кто он, француз? Американец? Немец?
— Точно не знаю, но поговаривают, будто он американец. Насколько я знаю, его родители эмигрировали из России во время гражданской войны. Но он ни слова не понимает по-русски. Как у вас говорят — ни бельмеса, по-русски ни бум-бум.
— О да вы знаете такие тонкости нашей речи, — удивился Великанцев.
— Я была в вашей стране на практике, мне нравится ваш язык, и люблю его тонкости и стараюсь постичь иносказания.
Пауза в телефонном разговоре с Великанцевым устраивала Мишеля, продолжавшего в ожидании события отслеживать полёт русского геликоптера.
И вот оно: геликоптер русских будто натолкнулся на невидимую преграду, устремился вниз и в месте его встречи с землей в небо взметнулся столб взрыва.
— Поздравляю вас, вы родились в сорочке — спокойно договорил Мишель и тут же подумал, что теперь в России говорят «родились в рубашке». — Ваш вертолёт взорвался, ваши друзья погибли.
— Эй, Майкл! Освободи телефон, мне необходимо срочно уведомить нашего человека! — дядюшка Билли буквально вырвал трубку у Мишеля, тут же нажав на рычаг отбоя.
— Хэллоу, шеф! Мы спасены! — прокричал он условную фразу.
— Хорошо, Билли, Вы отлично выполнили эту работу. Сейчас будет сообщение по радио, — ответили ему.
Из сообщения радио «Би-Би-Си» 6 августа 1967 года в 13:03, время московское:
«Гигантский советский вертолёт, предварительно вылив на пожар двенадцать тонн воды, врезался в высоковольтную линию, взорвался и сгорел. Погибли семь советских членов экипажа и два француза».
В том году по настоящему летняя жара установилась в Москве лишь в последних числах июля, и хотя шла первая декада августа, жара в городе становилась невыносимой. В государственных учреждениях не спасали даже сквозняки, устраиваемые чиновниками через распахнутые настежь, окна. Вместе с ветром проникал запах разогретого солнцем асфальта, вызывая у партийных функционеров зависть к тем, кто находился в отпусках.
— Леонид Ильич! Машина подана, — доложил секретарь-референт.
Брежнев взглянул на часы. Ровно двенадцать дня.
«Ничего не скажешь, службы работают точно, как часы. Сказал, подать машину к двенадцати, и вот, пожалуйста, машина подана, — с удовлетворением подумал Брежнев. — Стараются. Ещё бы им не стараться, знают, что могут вылететь из-за малейшего промаха».
Единственное, о чём просили его спецслужбы, это заранее, хотя бы часа за полтора, сообщать о своём намерении, и Леонид Ильич старался выполнять эту просьбу.
Он знал, что за
А всё из-за пресловутой экономии средств. Во время реконструкции шоссе и в Москве, и в Химках сделали подземные переходы, а там не стали делать, посчитали, что уже загород, и жители деревни перейдут дорогу и так. Но скорость автомобиля Хрущёва была такой, что для человека, переходящего в это время дорогу, машина появилась внезапно, будто из-под земли.
Хрущёв не остановился, да и вряд ли охрана разрешила бы ему это сделать. Но после этого случая на выезде из Химок построили мост для пешеходов. И хотя у моста было в сумме столько же ступеней, сколько и в подземном переходе, пешеходы пользовались им редко: в подземном переходе ступени вели сначала вниз, а потом наверх, а у моста ступени вели сначала вверх, и только потом вниз, что и превращало мост в сознании людей в непреодолимое препятствие.
То же самое проделывалось и в воздухе. Стоило назвать время вылета, как за два-три часа до него проходила кодовая команда «ковёр» и небо над Советским Союзом очищалось от самолётов. Даже, вопреки логике, на Дальнем Востоке, хотя, к примеру, перелёт генсека должен был состояться между Москвой и Сочи. Перед одним таким полётом в Казахстане не успели посадить маленький спортивный самолётик, так командующему ПВО страны дали команду сбить его. Правда, команду не выполнили, за что уволили из армии командира авиаполка, понимавшего всю абсурдность требования об уничтожении самолётика и давшего возможность начальнику аэроклуба приземлить его.
Конечно, такое внимание к собственной персоне возвышало Генерального секретаря в собственных глазах и позволяло уверовать в собственную незаменимость и исключительность.
Правда, ему не докладывали, что такие меры вызывают неприятие и раздражение простых граждан и, в особенности, водителей грузовиков, вынужденных простаивать в пробках, в кузовах которых начинал «козлиться» цементный раствор, бетон или асфальт, и они во всю, громогласно матерят его с применением особо крепких выражений, не имеющих аналогов в других языках.
Тем не менее, Леонид Ильич, как истинный ценитель быстрой езды, пересадив водителя-чекиста на правое сидение, лично устраивался за рулем бронированного четырнадцатитонного «ЗиЛа» и, взяв с места в карьер, направлял машину по пустынному Охотному ряду, поворачивал на улицу Горького, и группа автомобилей на бешеной скорости неслась в сторону Ленинградского шоссе.
Офицеры ГАИ, перекрывшие боковые выезды, козыряли ему, «отдавая честь», далеко впереди, но в пределах видимости, мчались пеленгом «мерседесы» в ярких вспышках проблесковых маяков, дополнительно подстраховывая от случайных автомобилей простых советских граждан.