Разъезд Тюра-Там

Ковтонюк Владимир Александрович

— Мед, ей-богу мед! — льстиво заверил дед, радостный оттого, что в последний момент отказался от мысли прихватить медовуху.

— Ну хорошо, — поверил милиционер. — Пройдите сюда, показал он на устройство, похожее на большую подкову, установленную вертикально.

«Подкова» тренькнула коротким звонком, и милиционер вернул деда.

— Если есть мелочь, выложите сюда.

Дед, вернувшись, выложил пересыпанную махоркой мелочь на привинченную к столу плошку. Кося гласом, чтоб кто-нибудь ненароком не сгреб ее, он пошел через «подкову» второй раз. «Подкова»

вновь коротко тренькнула.

— Может быть, ключи какие в кармане? — спросил озабочено милиционер.

Дед положил рядом с мелочью ключи от омшаника. «Подкова» снова зазвонила.

Людей перед «подковой» становилось все меньше, а за «подковой» все больше. Некоторые с интересом наблюдали за дедом.

— Может, нож есть перочинный? — милиционер строго смотрел на деда.

Дед похлопал себя по бокам, откинул полу серенького пиджачка, полез, согнувшись, в глубокий, до колена, карман брюк. Положил в плошку перочинный нож и вновь пошел через «подкову». «Подкова» зазвонила.

Теперь все пассажиры были уже за «подковой». Девушка в синей форме закрыла щеколдой входную дверь и вышла на летное поле. Народ потянулся за ней.

— Проверьте, что еще есть в карманах? — милиционер не сводил с деда глаз.

В карманах было пусто, и дед в очередной раз шагнул через «подкову». Она вновь зазвонила.

Деда охватило отчаяние. Он никак не мог понять, почему все прошли, а его не пропускают.

Милиционер вошел в положение деда и сочувствующе спросил:

— Подумайте, отец, может еще какой металл есть?

— А что, у вас тут пионеров нема и район сдачу металла не выполняет? — удавился дед. — Вон сколько народу пропустил, а никто металл не сдавал!

— Да ты, дед, прямо как террорист какой-нибудь! — сказал милиционер.

— Может, у него обрез в штанах спрятан? — мстительно предположил голенастый парень, последним выходивший из павильона.

— Я те покажу обрез! — закипел от обиды дед, не припоминавший, чтобы в молодости поступали жалобы.

— А вы не обижайтесь. Вы находитесь на пункте контроля воздушной безопасности. Ну подумай еще, отец, где у тебя может быть металл?

И тут с облегчением дед понял, что улетит все-таки к внуку.

— Да вот где, мил человек, только сдать я его никак не могу, — он выдернул брючину из сапога и, задрав ее, показал милиционеру ногу, изуродованную сорок лет тому назад.

— Извините, отец! — козырнул милиционер. — Проходите.

И долго еще провожал взглядом припадавшего на левую ногу деда, так спешившего на свадьбу к внуку Витьке.

Экзамен

Генрих Наумович, носивший «уникальную» еврейскую фамилию Абрамович, шел по институтскому коридору один. Облаченный, как всегда, в идеальный костюм, белую сорочку с накрахмаленным воротничком, туго схваченную галстуком, настолько туго, что казалось, вот-вот при повороте головы раздастся скрип, такими же накрахмаленными манжетами, выступавшими на полтора-два сантиметра ниже обреза рукавов пиджака. Шел прямой, коренастый, никаких эмоций, только дело.

Студенты-мотористы,

пришедшие ранним утром четвертого января 1959 года сдавать экзамен по газовой динамике — одной из профилирующих дисциплин на факультете двигателей летательных аппаратов Московского авиационного института, были страшно удивлены. Обычно принимать экзамен приходили все преподаватели кафедры АД-1, и их количество численно равнялось количеству студентов, пришедших сдавать экзамен.

Результатом дружной работы спаянного коллектива кафедры было то, что группа в двадцать человек сдавала экзамен в течение часа.

А тут — один Генрих Наумович, перед знаниями и многотомными фундаментальными исследованиями которого снимали шляпу лучшие аэродинамики мира, один из тех, кто самоотрешенным трудом сделал отечественную школу аэродинамики самой авторитетной в мире. Потенциал, заложенный в образование такими людьми в то время, оказался настолько велик, что и теперь, когда Россия, пройдя в строгом соответствии с учением марксизма-ленинизма очередной виток развития по спирали, оказалась вновь в капитализме, мы, полунищие, с удивлением вдруг обнаружили, что наши ракетные двигатели, межпланетные станции и ракеты впереди на несколько десятилетий.

А такого самолета, как СУ-27, который вот уже более полутора десятков лет продается без ограничений всем, кто может за него заплатить, не может сделать даже Америка.

— Заходите, — распахнул дверь в аудиторию Генрих Наумович. — Половина группы.

Он поднялся на кафедру, веером, будто сдавая карты, разложил экзаменационные билеты, собрал зачетные книжки.

— А вы что же не идете готовиться? — спросил он студента Васильева.

— А без подготовки можно?

Генрих Наумович показал место рядом с собой. Студент передал ему билет и, записывая на листе бумаги формулы и рисуя графики, стал пояснять их.

— Хорошо, — вдруг прервал его Генрих Наумович. — Где ваша зачетка?

Васильев с удивлением и обидой следил за рукой Генриха Наумовича. А рука эта медленно выводила в зачетке Васильева «удовл».

— Генрих Наумович, за что! — взмолился Васильев.

— Идите, молодой человек, идите, — ответила величина мирового значения таким тоном, что бедный и бесправный студент сразу понял: не стоит испытывать судьбу дальше, надо действительно уходить.

А дальше пошли сплошные «неуды». Подряд. Только один умник из второй половины группы, отвечавший так же, как и Васильев, без подготовки, получил «удовл».

Убеждаясь в справедливости утверждения, что общая беда сплачивает, коренные москвичи в обнимку с приезжими всей группой двинулись в общежитие, полные решимости справить тризну по проваленному экзамену.

Не напрасно говорят — на миру и смерть красна. Никто шибко сильно и не переживал из-за несданного экзамена. Понимали, что это какая-то игра, через несколько дней экзамен пересдадут.

Поэтому тризна по несданному экзамену очень быстро переросла в сплошное веселье, во время которого стали вспоминать колоритных или зловредных преподавателей.