Разгадай мою смерть
Шрифт:
Саймон не мог встречаться с тобой здесь. Он — последний, кто видел тебя живой, и он солгал. Его ложь звенела у меня в голове. Этот настойчивый звук, единственный из всех, прорывался сквозь глухую пелену снега.
Я шла назад по Чепстоу-роуд к тебе на квартиру. Карманы были набиты карточками от букетов и плюшевых медвежат, рука сжимала мобильный телефон, по которому я пыталась позвонить сержанту Финборо. Еще издалека я заметила Тодда, беспокойно мерившего шагами пятачок перед домом. Мама уже уехала домой на электричке. Тодд вслед за мной вошел в квартиру; облегчение
— До тебя не дозвониться!
— Саймон солгал о том, что встречался с Тесс в галерее «Серпентайн». Я должна позвонить сержанту Финборо.
Реакция Тодда, вернее, ее отсутствие, должна была подготовить меня к разговору с детективом, но я не успела об этом подумать, так как сержант взял трубку. Я рассказала ему про Саймона.
Голос детектива звучал спокойно, даже мягко.
— Возможно, Саймон просто хотел сохранить лицо.
— И поэтому соврал?
— И поэтому сказал, что они встречались в галерее.
Мне с трудом верилось, что сержант Финборо выгораживает Саймона.
— Узнав, что Саймон виделся с вашей сестрой в день ее гибели, мы допросили его. У нас нет причин полагать, что он имеет отношение к смерти Тесс.
— Но ведь он солгал насчет встречи!
— Беатрис, вы должны попытаться…
Перед моим мысленным взором промелькнули все клише, которые собирался озвучить детектив: «двигаться вперед», «не цепляться за прошлое» и даже — в более цветистом варианте — «принять реальность и найти в себе силы жить дальше». Я не дала сержанту Финборо произнести эти избитые фразы:
— Вы видели место, где она умерла?
— Да, конечно.
— Думаете, кто-нибудь мог выбрать этот грязный угол для того, чтобы расстаться с жизнью?
— Вряд ли это был вопрос выбора.
На секунду я решила, что сержант начал мне верить, однако затем догадалась — он считает, ты убила себя на почве психического расстройства. Подобно тому как больной неврозом навязчивости не имеет иного выбора и вынужден бесконечно повторять одно и то же действие, женщина с послеродовым психозом в порыве безумия обречена причинить себе вред. Смерть молоденькой девушки — красивой, общительной и талантливой — безусловно, вызывает подозрения. Даже если у нее умер ребенок, сомнения в причинах ее гибели остаются. Однако стоит добавить к жизнеутверждающему описанию жертвы психоз, и вопрос тут же снят. Убийца получает моральное алиби, а девушку объявляют самоубийцей.
— Кто-то силой привел ее в этот ужасный туалет и там убил.
Детектив Финборо по-прежнему сохранял спокойствие.
— А мотивы? Ни у кого не было мотива для убийства. Слава Богу, это не изнасилование и не грабеж, так как ничего не пропало. Расследуя исчезновение Тесс, мы не выявили ее врагов; наоборот, вашу сестру все просто обожали.
— Вы хотя бы допросите Саймона еще раз?
— Вряд ли повторный допрос нам что-то даст.
— Все потому, что Саймон — сын министра?
Я бросила этот упрек в надежде, что сержант Финборо смутится и передумает.
— Мое решение не вызывать Саймона Гринли продиктовано
Я уже хорошо знаю детектива, и для меня не секрет, что он прибегает к сухому официальному стилю в тех случаях, когда на него пытаются надавить.
— Тем не менее вы осведомлены, что отец Саймона, Ричард Гринли, — член парламента и кабинета министров?
— Боюсь, наш разговор зашел в тупик. Возможно…
— То есть моя сестра не заслуживает лишних усилий, так?
Мистер Райт подает мне стакан воды. Описание туалета опять вызвало у меня тошноту. Я рассказала ему об обмане Саймона и о своем звонке детективу, но опустила другое: пока я разговаривала с сержантом Финборо, Тодд повесил на вешалку мое пальто, вытащил из кармана все карточки и аккуратно разложил их для просушки, но вместо того чтобы чувствовать заботу, в каждом движении Тодда я ощущала укор, видела, что он полностью поддерживает детектива, хоть и слышит только мои реплики.
— После того как сержант Финборо отказался допрашивать Саймона Гринли, вы решили действовать самостоятельно? — В голосе мистера Райта слышится легкий намек на улыбку.
Я почти не удивлена.
— Ну да, у меня это уже практически вошло в привычку.
Всего восемь дней назад, до прилета в Лондон, я была человеком, всячески избегавшим какой-либо конфронтации. Однако в сравнении с чудовищной жестокостью твоей смерти противостояние слов кажется вполне безобидным и мелким. Почему же раньше любой словесный конфликт повергал меня в растерянность, даже в испуг? Сейчас собственное поведение кажется мне таким малодушным, таким нелепым…
Тодд собрался в магазин за тостером («Поверить не могу, что твоя сестра жарила тосты на плите!»). Тостер в нашей нью-йоркской квартире имел функцию разморозки и полезный режим подогрева круассанов, которым мы регулярно пользовались.
Взявшись за дверную ручку, он обернулся:
— У тебя усталый вид.
Забота или упрек?
— Я же говорил вчера, что тебе надо принимать снотворные таблетки, которые я привез из Нью-Йорка.
Упрек.
Тодд ушел за тостером. Я не объяснила ему, почему не стала принимать снотворное. Не сказала, что вычеркивать тебя из сознания даже на несколько часов — это трусость. И о том, что собираюсь пойти к Саймону, тоже умолчала, ведь Тодд счел бы своим долгом удержать меня, отговорить от «поспешных и необдуманных шагов».
Я приехала в Кенсингтон по адресу, который был нацарапан на бумажке, вложенной в твой блокнот, и припарковалась перед трехэтажным особняком. Саймон впустил меня, нажав на кнопку домофона, и я поднялась на верхний этаж. Когда он открыл дверь, я изумилась. Детское личико Саймона посерело от усталости, модная небритость превратилась в неряшливую бороду.
— Я хотела бы поговорить про Тесс.
— С чего бы? Я думал, ты знала ее лучше всех.
В его голосе сквозила ревность.
— Ты ведь тоже был ее близким другом, правда?