Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун

Флеминг Ян

— Ты неплохо знакома с его биографией.

— В сорок первом мой отец был у него командиром, а потом они встретились в рядах Сопротивления. Оба дрались очень отважно, не могу отрицать.

Ариадна помрачнела. Бонд изумился:

— Не можешь отрицать?

— Не знаю, это звучит странно, но… Видишь ли, я считаю, что у нас в гражданской войне победили не те силы. Ты бы назвал их демократическими. Но для страны было бы лучше, если бы верх взяли коммунисты. Они — настоящие патриоты Греции. Ведь во время оккупации сражались, в основном, они…

— … и, в основном, против своих же соотечественников, — сухо закончил за нее Бонд. — Но какое тебе дело

до гражданской войны? Тогда тебе, наверное, не было и шести?

— Семь. Я много читала о войне в книгах. Ариадна являла воплощенное смирение.

— Нисколько не сомневаюсь. Так что ты там говорила о своем отце и Лицасе? Если я правильно понял, они сражались не за тех.

— Умоляю, Джеймс, для меня это не шутки. Отец стал реакционером. Вступил в так называемую Национальную армию. Там собрались одни фашисты, уголовники и подонки. Лицас тоже в нее вступил. Сперва он служил офицером связи с британцами, а потом добился перевода на фронт, хотел драться.

— И убивать коммунистов. Пойми, Ариадна…

— Вон он. Смотри.

Дорожка, по которой они шли, повторяла изгиб береговой линии бухты Пасалиман — большей из двух пирейских гаваней для яхт. На противоположной стороне бухты, едва заметно покачиваясь на ровной глади воды, теснилось множество всевозможных судов и суденышек: от рыболовных баркасов и двенадцатифутовых прогулочных лодок до роскошных яхт, которыми изобилует Средиземное море. Тут же внизу, на узкой полоске причала, на стапелях полным ходом кипела работа: здесь ремонтировали и переоборудовали лодки. Высокого, одетого в белую рубашку мужчину, что-то энергично втолковывавшего двум насмерть перепуганным работникам, Бонд сразу выделил из толпы. Стараясь не отставать от Ариадны, которая стремительной походкой направилась к ведущей на причал лестнице, Бонд вернулся к прерванному разговору:

— После того, что ты мне рассказала, трудно поверить, что этот человек согласится помогать твоим единомышленникам.

— Не забывай, что в данный момент это и твои единомышленники. Но не волнуйся, Лицас обожает британцев. К тому же, несмотря на то, что я вступила в коммунистическую партию вопреки его протестам, он, кажется, по-прежнему любит меня, потому что любит моего отца. И еще, если он заупрямится, я знаю что сказать, чтобы он помог нам.

В этот момент Лицас обернулся и увидел их. Годы, проведенные под южным солнцем, придали его задубевшей на соленом морском ветру коже коричневато-бронзовый оттенок. В свои сорок-сорок пять лет он выглядел удивительно молодо. У него были густые темные волосы, только-только начавшие седеть; правильной формы, плотно прилегавшие к черепу уши; карие глаза, грустные и внимательные; благородный нос и рот, который сейчас казался добродушно чувственным, но в минуту опасности, тут Бонд не ошибся, преображался и жесткую прямую линию. Живот не выказывал ни малейшего намека на полноту, плечи и руки бугрились мускулами. Бонд не сомневался — этот человек может быть либо надежным другом, либо не ведающим пощады врагом. С первого взгляда он внушил Бонду доверие.

После секундной паузы лицо Лицаса засияло широкой, по-настоящему радушной улыбкой, обнажив крепкие белые зубы.

— Ariadne, khrisi mou.

— Vassou, Niko, ti uinese?

Они обнялись с Ариадной, словно старые друзья. Наконец взгляд внимательных глаз Лицаса переместился на Бонда.

— Нико, познакомься, это Джеймс Бонд, мой друг из Англии.

— Как поживаете, мистер Бонд? — Пожатие его руки было крепким и искренним. — Для визита вы выбрали время самое подходящее. Я как

раз заканчивал и собирался пойти опрокинуть стаканчик. Надеюсь, вы не откажетесь составить мне компанию. Только сперва я должен разобраться с этими двумя остолопами. Смыслят в столярном деле столько же, сколько я в… вязании.

Слова эти были произнесены, если не считать нескольких незначительных погрешностей (вполне естественных при отсутствии повседневной практики) так, как прозвучали бы из уст любого представителя средних классов Англии, вдобавок в его произношении не чувствовался тот шепелявый акцент, который отличал большинство греков. Теперь Лицас вновь сосредоточил свое внимание на работниках. Однако, несмотря на шутливый, дружеский тон, его карие глаза ни на миг не прекращали — исподволь, но ничего не упуская — изучать Бонда.

Судно, о котором шла речь, представляло собой двадцатифутовый бот с необычной заостренной кормой и широченными бортами: не то рыбацкая шхуна, не то спасательный катер, переделанный в прогулочный. Остов катера, собранный из тонких сосновых брусьев, и два сиденья были уже готовы. Бонд догадался, что результат этой переделки, нелепый с точки зрения любого знатока, обречен стать местным «аттракционом», который будет с успехом привлекать многочисленных туристов из Франции и Германии, чья единственная забота — это недорого и весело провести время.

Видимо, отчаявшись выразить свое негодование словами, Лицас протянул вперед большую загорелую руку и легким движением кисти отломал часть планшира, словно та была приклеена канцелярским клеем. Оба работника тут же напустили на себя преувеличенно виноватый и раскаивающийся вид. Жестом, полным презрения, отбросив отломанный кусок, Лицас отвернулся. Подмигнув Бонду и Ариадне, он вздохнул:

— Все равно, что дети. — Он направился к лестнице. — Милые, но дети. И это не просто лень или безалаберность, нет, они просто не понимают, что если хочешь чего-нибудь достичь, нужно потрудиться на совесть. Когда я говорю им, что палубная надстройка развалится при первой же приличной качке, они отвечают: «Наверное, вы правы, господин Лицас, но будьте справедливы, посмотрите, какие красивые получились скамеечки.» Вот такова Греция, стыдно признаться. Никто не желает работать. Впрочем, не буду отнимать у вас время этой чепухой. Что привело вас в Грецию, мистер Бонд? Отдыхаете?

— Увы, нет.

Тон Бонда сразу же насторожил Лицаса.

— Надеюсь, у вас нет неприятностей? Могу я…

— Неприятности есть. И нам необходима ваша помощь, мистер Лицас.

— Нам? Выходит, неприятности у вас амурные?

— Если бы так. Мы с Ариадной противостоим международному заговору, который угрожает Англии, России и, вероятно, Греции тоже. Простите за этот высокопарный тон…

— Тон здесь не при чем, мистер Бонд, — Лицас как вкопанный остановился у дверей кафе. В его взгляде И голосе безошибочно читалась враждебность. — С политикой я давно покончил. Да и в любом случае я никогда бы не стал помогать… Той группировке, которую вы представляете. Так что извините.

Он уже хотел было войти, как Бонд преградил ему дорогу.

— Я клянусь вам, что не состою в коммунистической партии. Я на вашей стороне.

— Иные коммунисты говорили мне то же самое. А последний из них через десять минут попытался меня прикончить.

В этот момент в разговор вмешалась Ариадна.

— Нико, если бы мой отец был сейчас здесь и знал то, что знаем мы, он попросил бы тебя сделать все, что в твоих силах.

После этих слов раздражение Лицаса только усилилось.