Разгневанная земля
Шрифт:
Затем, не обращая внимания на отца, изумлённого её поведением, она пустилась бежать к дому.
Игнац поспешил за ней. Но не успел он подойти к воротам, как услышал знакомое цоканье копыт. Верхом без седла, мимо промчалась Каталина, бросив на ходу отцу какие-то слова. Глядя, как мелькают тёмные отметины на задних ногах его коня и как быстро удаляется Каталина в направлении, куда недавно ускакал Янош, кузнец улыбнулся. За дочь он не беспокоился. Он знал, что на коне она держится не хуже заправского ездока.
Глава восьмая
Франц
Иштван очнулся, когда было ещё совсем темно. Он не сразу пришёл в себя. Но, как только попробовал приподняться, острая боль, пронизавшая всё его израненное тело, сразу восстановила в памяти прошедший страшный день.
Мельчайшие подробности всего, что с ним произошло до той минуты, пока он не потерял сознание, явственно встали перед ним.
Сюда, в это уединённое место, не доносились никакие звуки ни из деревни, ни из барской усадьбы. Только где-то вдали, на болоте, кричала с короткими промежутками одинокая выпь. Её карканье — «крауг, крауг» — особенно резко раздавалось в ночной тиши.
Как Иштван очутился здесь? Какой неведомый друг накрыл его истерзанное тело крестьянским овчинным кожухом — бундой? Чьи заботливые руки постелили на мокрую траву шерстяную попону? Иштван не мог на это ответить. Он лежал, не издавая стонов, как и тогда, когда его истязали безжалостные слуги Фении.
Иштван неотступно думал о судьбе своих сыновей и жены.
Имре, надежда его старости, не выдержал австрийской казармы… А не его ли Иштван учил терпению, терпению и покорности? Вот на волоске висит и жизнь Яноша! Ох, за младшего сына отцовское сердце болит не меньше!.. Этот уж вовсе непокорный. Таким сделала его жизнь в степях, среди вольных конских табунов. Он, Иштван, свою тяжёлую долю терпел безропотно, терпел всю жизнь и вот до чего дожил! Он совсем не думал о том, что ему предпринять, как добраться до дому. Истерзанное тело требовало покоя, мысли путались, сознание мутилось. Иштван снова погрузился в благодатный, исцеляющий сон…
Укрывшись за мощным, в два обхвата, стволом векового дуба, молодой человек в чёрном студенческом берете внимательно наблюдал за Иштваном. Убедившись, что измученный крестьянин заснул, студент приблизился к нему и опустил на попону свёрток, из которого торчала краюха хлеба. Постояв недолго около спящего, он направился в сторону усадьбы. Однако, сделав несколько шагов, вернулся и положил рядом со свёртком несколько монет. Затем, стараясь ступать неслышно по сухим, шуршащим листьям, покрывавшим землю, он удалился.
Уже рассветало, когда Франц Калиш, сын управляющего, подходил к отцовскому дому. Обогнув его, он свернул к конюшне. Кучер возился с уборкой сена, перекладывая его длинными вилами на сеновал.
— Я ходил взглянуть на беднягу. Он в забытьи. Похоже, что самому ему не дойти. Послушай, Ферко, запряги-ка лошадь в тележку и отвези его домой.
— Как вам будет угодно, барин, — ответил Ферко. — Только ведь батюшка ваш непременно увидит, а если не увидит сейчас, то дознается потом. Как бы вам не пришлось пожалеть!..
— Пусть отец узнает, я не боюсь! — резко прервал кучера Франц, и его добрые голубые глаза стали вдруг суровыми.
Ферко почтительно, но настойчиво продолжал убеждать студента:
— Воля ваша, барин. С вас-то, может, господин Калиш
— Всё это ты мелешь со страху, за себя боишься! — с раздражением, но без прежней твёрдости сказал Франц.
— Никак нет, барин. Я не перечил вам давеча, как приказывали перенести Иштвана и подстелить ему хозяйскую попону… За это мне поболе претерпеть придётся. А сейчас вы, барин, не сомневайтесь: у Иштвана дружок есть, он его в беде не оставит.
Заметив, что Франц колеблется, Ферко добавил, ещё больше понизив голос:
— Человек этот уже приходил сюда. Вы не сомневайтесь, барин.
Франц больше не настаивал и ушёл из конюшни.
Единственный сын был предметом неустанных забот и огорчений Германа Калиша. Казалось, его нельзя было назвать неудачником: недурён собой, способностей хоть отбавляй и здоровьем не слаб. Калишу нравилось и то, что сын усердно занимается изучением природы, особенно интересуясь жизнью растений. Но в последнее время отец стал замечать, что в Венском университете, где учился Франц, юноша набрался вольных идей, отказывается от светских удовольствий и знакомств. Это вызывало частые споры между отцом и сыном. Уступчивый с виду и мягкий по характеру, Франц проявлял необычайную стойкость в своих убеждениях.
Находясь большую часть года в Вене, Франц проводил каникулы в «Журавлиных полях». Здесь он вёл уединённую жизнь среди природы. Сдружившись с графским садовником, он подолгу бродил с ним по полям и лесам.
Днём Франц был всегда занят: он собирал цветы и травы, отыскивал их названия в определителе, после чего аккуратно подклеивал растения в гербарий, вписывая туда их латинские имена. Вечера, а иной раз и ночи Франц посвящал дневнику. Сюда заносил он не только наблюдения из жизни растений. Все приходившие в голову мысли — а большей частью они зарождались при виде человеческих страданий — Франц поверял страницам своего дневника.
Оставшись вечером один, он подпирал голову рукой и тщательно обдумывал каждую фразу, перед тем как её написать. Любил он и перелистывать дневник, находить в нём прежние мысли, которые казались ему особенно важными.
Взбудораженный видом израненного Мартоша и беседой с конюхом, Франц направился, к себе в комнату, чтобы разобраться в путанице своих чувств. Разве не ложится и на него ответственность за преступления, которые творит его отец и даже сам граф? Разве он не пользуется благами, которые приобретает отец, обрекая крестьян на каторжные работы и полуголодное существование? Франц вытащил из ящика стола тетрадь и раскрыл её наугад.
«… О, как я скорблю о человечестве! — читал он. — Как часто спрашиваю себя: приблизит ли меня изучение ботаники к открытию истины? Узнаю ли я наконец, как надо исцелять болезни, которыми страдает человечество?
Сегодня я видел, как флегматичный длинноногий аист поймал маленького лягушонка и медленно стал его разжёвывать. Несчастный пытался вырваться, всё было напрасно. Меланхолическая и как будто беззлобная птица пожрала лягушонка. Не так ли беззлобные на вид люди поглощают себе подобных, даже не замечая содеянного ими зла?..»