Разговор с незнакомкой
Шрифт:
ПЕРЕД ДОРОГОЙ
Был конец августа. Над городом висела плотная серовато-сизая дымка и стояла редкая для средней полосы России жара. Не верилось, что не за горами — осень. Но жизнь не меняла ритма, и в привокзальных кассах по-прежнему скапливались отпускники, рассчитывающие на бархатный сезон.
Потекли первые часы отпуска и у Федора Афанасьевича Прозорова, хирурга областной клинической больницы. Ему в очереди стоять не пришлось, уже неделя, как железнодорожный билет
До поезда оставалось несколько часов. Огромный серый потертый рюкзак давно был уложен, затянут и стоял возле двери, а Федор Афанасьевич, расчехлив оба ружья свои, с наслаждением покуривал трубку и любовался вороненой синью прохладных стволов. Одно ружье было старинное бельгийское, с тонкой инкрустацией возле ложа, доставшееся ему по наследству от страстного охотника дядьки, второе — подержанная, видавшая виды тулка довоенного образца. Федору Афанасьевичу оставалось проверить смазку, и он блаженствовал, сидя на маленьком складном стуле, предвкушая конец этой последней своей заботы. За четверть века работы в клинике редко ему удавалось использовать отпуск полностью. По разным — зависящим и не зависящим от него — причинам. Но неделю, а то и полторы выкраивал он всегда в одно и то же время — с началом сезона охоты, — и ездил в постоянные, издавна облюбованные края.
В мыслях Федор Афанасьевич был уже далеко от своего кабинета и не сразу услышал голос жены.
— Федя же! — вторично позвала жена, переступая порог кабинета. Она вытерла о передник испачканную в тесте руку и убрала тыльной стороной ладони упавшую на лоб черную прядку.
— Да, Галя, да…
— К тебе пришли.
— Кто? — встрепенулся Федор Афанасьевич.
— Не могу сказать, мужчина.
— Из клиники? Может быть, этот… аспирант Сковородников?
— Не похоже. Для аспиранта — староват, лет пятидесяти дядька, седой…
— Ах ты, черт! — Федор Афанасьевич раздраженно хлопнул ладонью о колено, поднялся, отошел к окну. — Ну как ты могла, Галя?..
— Но я же не знала…
— Ладно, чего теперь — зови, — сникнув, махнул рукой Федор Афанасьевич. Прислонившись лбом к прохладному стеклу, он стал смотреть вниз, на мостовую. Трубка его погасла. Федор Афанасьевич насчитал десятка полтора «Волг» и «Жигулей», проехавших мимо дома, когда в дверь постучали и тут же, не дожидаясь, распахнули ее, и сипловатый, будто бы сонный басок произнес:
— Разрешите…
Обернувшись, Федор Афанасьевич увидел крупного, довольно статного мужчину с густым ежиком седых волос и, кивнув ему, хотел было показать на кресло, но удержался, подумав, что этот жест может каким-то образом задержать здесь непрошеного гостя.
— Чем обязан?.. — коротко спросил он вошедшего, положив на подоконник остывшую трубку.
— Галкин я… — сказал мужчина, делая шаг навстречу Федору Афанасьевичу.
— Что?
— Галкин, говорю,
— М-да… чем могу служить, товарищ Галкин?
— В мае месяце оперировали меня, Федор… извиняйте… запамятовал ваше отечество.
— Афанасьевич.
— А меня Афанасий, выходит — как батьку вашего. Вот ведь, перетрухал как, добираясь к вам, сам себя, выходит, забыл, как звать. А говорили мне про ваше имечко-то… и в регистратуре и жена у нянечек спрашивала.
— Ну и что… как себя чувствуете? Да вы садитесь… — Федор Афанасьевич кивнул на кресло.
— Ничего, я так…
— Садитесь! — прикрикнул Федор Афанасьевич и, оттянув от журнального столика кресло, сел сам. — Так как вы себя чувствуете? — переспросил он, дождавшись, пока гость сядет.
— Дак… хорошо чувствую, поэтому и пришел.
Федор Афанасьевич попытался вспомнить диагноз, историю болезни или хотя бы часть ее — объективную картину заболевания оперированного. Он почти не запоминал лица своих больных, редко помнил и фамилии. Печень, желудок, средостение, кишечник, железы, проточные и беспроточные, — вот что стояло у него перед глазами всегда, это оттеняло ему лица подопечных, и он, пожалуй, безошибочно в любую минуту мог сказать, что у кого и как внутри и чем отличается все это у одного от другого, но для этого ему нужно было хоть краем глаза взглянуть на титул медицинской карты — досье, составленное его рукой.
«Галкин, Галкин… с печенью что-то у тебя, брат. Так-так… А ведь в мае у меня мало было операций, с десяток, не больше, сессия была, Галкин, горячая пора у моих студентов… Помню, горздрав присылал двух больных, из соседней области приезжали двое или трое…»
— Так что поблагодарить вас прибыл, Федор Афанасьевич, и это… — Галкин замялся, сунул руку в боковой карман пиджака, потом во внутренний и плюхнул на столик голубой почтовый конверт, покоробленный, с загнутыми углами.
— Что это, позвольте узнать?
— Дак это… как сказать, Федор Афанасьевич, в общем, подарок вам. Я долго кумекал, можа, што купить вам такое — серьвиз какой или… Поди ж у вас есть все это. Ну и думаю, вы уж это, как говорится, сами себе… по потребности. Да вы не подумайте што такое, я от чистой души, вы же жизню спасли, это понимать надо…
— Так-с… — Федор Афанасьевич медленно поднялся, отошел к окну, несколько долгих секунд смотрел на улицу, потом повернулся, по лицу его шли красные пятна. — Мне позвонить в милицию, или вы сами заберете все это?.. — спросил он тихо, почти шепотом. — Галя! Галя, черт побери все на свете!.. Это же бандитизм…
Галкин встал, достал из кармана платок, стал вытирать капли пота с побледневшего лба, виски, правая рука его мелко подрагивала.
Федор Афанасьевич вернулся к креслу, окинул взглядом гостя и впервые заметил на его новом, вряд ли надеванном до этого пиджаке, возле широкого отогнувшегося лацкана, орден Славы. Когда они встретились глазами, Галкин не выдержал взгляда, опустив глаза, набычась, смотрел себе под ноги.
— Вот вы… заслуженный, я думаю, уважаемый человек, как вы могли пойти на такое?