Разлюбовь, или Злое золото неба
Шрифт:
– Семнадцать. Одна, правда, начата. Думаю, нам хватит на первое время. Бренди хороший, это мой гонорар.
– Это где же такие гонорары? – удивился я, рассматривая бутылку «Жан де Шевиль. Наполеон».
– А места надо знать, Андрюх. Хотите, говорят, ящик коньяку за статью о вашем отношении к ненормативной лексике в современной литературе, Геннадий Яковлевич? Тысяча слов плюс пара цитат из Уэлша, Лимонова и тэ дэ. Я говорю: хочу.
Над ямой низко висел гамак, а в нем братски дремали два кота – черный и серый.
– Вон тот, Андрюх, светленький, это Эскиз.
Я хорошенько прицелился, взвесил кирпич и угодил точно в столб. Силикатные осколки брызнули в разные стороны.
Мы вернулись в гараж и стали наблюдать за лампой, которая замигала, замигала, начала медленно наполняться молочного цвета потрохами и засияла ровно, обеими трубками.
В углу, на лысой легковой резине, лежал длинный лист многослойной фанеры и ортопедический матрац сверху, покрытый красивым пледом.
– Понял, какой станок! – похвастался Гена. – Эффект поразительный!
– Вижу, что вещь, – похвалил я. – То, что надо.
– Знаешь, какая отдача! Вот сядь. Ну! Да садись смелее, не бойся… Чувствуешь, как пружинит? В общем, тут я и живу, когда хозяева приезжают. А когда уезжают, перебираюсь в дом. Там круто, там все дела.
Вот тебе и преуспевающий сценарист Вадим Парнов!
Он раздвинул доски в стене. Там оказалась довольно глубокая ниша, выложенная белой кафельной плиткой, заставленная бутылками, банками-склянками и блоками «Кента».
– Это, Андрюха, мой бар, – пояснил Гена и извлек оттуда коробку из-под торта, из коробки – пару старых граненых стаканов, авторство дизайна которых, говорят, принадлежит скульптору Мухиной, два лимона, шоколадку «Альпен гольд» и складной ножик, памятный мне еще с абитуры. – Малый коньячный набор сторожа Лунберга.
– Ответный удар, Гена. – Я, в свою очередь, достал из сумки батон сервелата, полбуханки «Бородинского» и банку маринованных огурцов Волоколамского производства.
– Сразу видно, что ты патриот, Андрей, – похвалил меня Гена. – А вот я космополит. Махровый космополит из города Львова… Бренди под огурцы покатит? Или начнем с «Парламента»?
– Еще чего! – возразил я, шинкуя лимончик. – «Водки „Парламент“, Гена, я выпил много. А „Жана де Шевиля“ – мало. Очень мало. А человек должен развиваться гармонично, сам знаешь. Иначе возникают внутренние конфликты, дискомфорт, то-сё.
– А мне, Андрюха, как-то по барабану – водка, коньяк, текила или там
– Все так же, Гена. Честно говоря, странный вопрос.
– Я потому его задал, Андрюха, что сейчас многие меняют ориентацию, – объяснил он. – Модно стало. И я рад, что мы с тобой в этом плане остались консерваторами.
Я его поддержал:
– Были консерваторами, есть консерваторы, консерваторами и останемся! Пьем за здоровый консерватизм!
– Другими словами, за баб! – негромко провозгласил он, держа стакан над столом и глазами выбирая подходящую дольку лимона. – Вернее, за женщин. Кстати, два раза в неделю вижу твою бывшую девушку… Аню, кажется. Красивая девушка.
«Бывшую? – Я уже тоже держал стакан, налитый всклень. – Бывшую девушку?..»
– У нее френд сейчас на красной «Мазде», знаешь, да?.. Здоровый гоблин…
Все последнее время у меня в башке непрерывно крутилась эта красная «Мазда», сука, падла железная, тварь, – день и ночь, день и ночь, и думки о ней мало-помалу набирали критическую массу. И вдруг – набрали. Я боялся этого мига, я предчувствовал его и боялся, что не смогу с собой совладать. Сука, падла, тварь на колесах! Точно лифт обрушился в моем сердце с самой верхотуры, и наверное, в этот момент что-то случилось с моим лицом, потому что Генка вдруг смолк и потрогал меня за руку:
– Ты чего?..
– Френд? – Мой голос мне и самому не понравился – сиплый какой-то, будто из глубины души. – На «Мазде»?
Генка прикусил язык. Он глядел на меня, держа в левой руке стакан, и тот заметно подрагивал.
– Я думал, Андрюх, что вы с ней уже это… – Он поставил стакан подальше от моего локтя. – У тебя глаза такие…
Я глядел в глубину стакана. Кровь бросилась мне в лицо, а больше ничего не произошло, а в глубине стакана действительно что-то такое крылось, Генка был прав, а больше ничего не произошло. Да и что еще могло произойти, если все самое страшное уже произошло. Что – произошло? что – самое страшное? – да просто раньше она любила меня, а теперь разлюбила – вот что произошло, я же не слепой.
– Где ты ее видишь? – спросил я, тоже убирая стакан. – Ну-ка давай колись.
– В бассейне, на «Нагатинской». Я там вес сгоняю два раза в неделю. Когда у нее сеанс заканчивается, у меня начинается. И у этого… на «Мазде», тоже заканчивается. Они и уезжают, – добавил он упавшим голосом. Я глядел на Генку, но вместо его лица видел размытое радужное пятно, как это бывает, когда смотришь сквозь слезы на лампочку. – Я думал, – повторил он, словно желая меня успокоить, – что у вас уже все…
Тут я не выдержал, засмеялся – нездоровым таким смехом, который при желании можно принять за громкий неразборчивый шепот.