Разные люди
Шрифт:
– Сейчас увидишь, у меня для тебя и мамы небольшой сюрприз.
– Как интересно, можно я разверну твои кульки? – спросила дочь, уже начиная разворачивать.
– Конечно, только не рассыпь.
Лиза начала аккуратно разворачивать бумагу.
– Мама, тут печенье, и так много, – радостно закричала девочка.
– Печенье? Дорогой, откуда ты взял?
– Меня угостил Меньшов. Сейчас все расскажу. Давайте вскипятим чай, я вам все поведаю.
– Да, сейчас поставлю самовар, у нас осталось немного угля, я быстро, – сказала Екатерина Павловна.
Она принялась собирать самовар. Лиза же крутилась то рядом с ней, то с отцом, который очищал грязь с одежды, то подбегала к столу посмотреть еще раз на печенье. Приход папы оживил ее и маму. Пока они с мамой ждали его со службы, они обе замерзли. Днем еще было ничего, но к вечеру
Сергей Николаевич закончил с чисткой одежды и стал наблюдать за женой. Екатерина Павловна занималась самоваром, дочь крутилась возле нее. Сидя на стуле и положив руки на колени, Добров машинально стал барабанить пальцами. Он опять погрузился в раздумья. В голову лезли те же мысли о деньгах, дровах, холоде, еде… Но к этим мыслям присоединилась еще одна. Он вспомнил разговор с Меньшовым, вспомнил про старуху и невольно начал сравнивать историю Меньшова со своей, со «своим» беззубым стариком. Чем дольше он думал об этом, тем больше становился угрюмым, наклонная голову вперед все ниже и ниже. Все прочие мысли постепенно вытеснила одна – мысль о старике. Все вроде бы ничего, плохого Добров ничего не совершил, да, не помог, но у него было оправдание – занятые руки. Так-то оно так, но все же… Что так заставляет задуматься? Что гложет изнутри, не давая отвлечься на что-то другое? «Совесть», – сказал Добров сам себе, испугавшись, не произнес ли он это вслух. Он вздрогнул и посмотрел на своих домашних. Те по-прежнему хлопотали у стола и самовара, не обернувшись на него. «Кажется, я сказал это про себя», – подумал Добров. «Нужно быть внимательнее, а то начну разговаривать сам с собой вслух, окружающие не поймут». Он медленно вернулся в состояние задумчивости. «Совесть… Тяжело все же жить, имея совесть», – думал он. «Иной поступит бессовестно и не корит себя, еще и выгоду какую извлечет. А я так не могу, не приучен. С детства родители учили делиться с ближним, помогать нуждающимся, защищать слабых». Голова Доброва опять опустилась вниз, и он забарабанил пальцами.
– О чем задумался, Сережа? – вопрос Екатерины Павловны вернул Доброва в окружающую реальность.
– Да так, обо всем понемногу.
– Ты какой-то мрачный, случилось что?
– Нет, все в порядке, я так…
– Давай к столу, будем кушать.
Жена уже изучила поведение мужа и поняла, что он сейчас не хочет говорить, поэтому решила вернуться к разговору позже. Сергей Николаевич встал, взял стул, на котором сидел, и понес его к столу. Стульев было всего два, поэтому мама и дочь теснились на одном. Это было своего рода развлечение для них: сидеть, прижимаясь друг у другу. Иногда мама в шутку толкала дочь, как бы спихивала ее со стула, обычно это происходило после еды. Лиза в ответ смеялась и старалась крепче держаться за стул, при этом заливаясь смехом. Глава семейства в такие моменты делал строгое лицо и говорил о неподобающем поведении. При этом сам еле удерживался, чтобы не засмеяться. Добров несколько раз пытался усадиться иначе, например, чтобы Лиза по очереди сидела то с ним, то с мамой, но у него ничего не получилось из этой затеи. Ему было немного стыдно за такое положение вещей, он считал, что в семье все у всех должно быть поровну. Но женская половина семьи Добровых была непреклонна в этом вопросе, а он больше уже не настаивал. Кроме того, ему самому нравилась эта забава с толканием.
Екатерина Павловна разделила принесенную еду на две части, оставив на утро одну, а вторую часть разделила на три порции. Получилось по нескольку штук печенья и небольшому куску хлеба на каждого. Лиза ела с удовольствием. Кроме завтрака утром она еще больше ничего не ела. Болезнь отступила, и у девочки появился аппетит. Отец с матерью переглянулись и едва заметно улыбнулись друг другу. Сами они есть не спешили, не потому, что не хотели, а просто хотели оставить дочери часть своего скромного ужина. Так часто бывало, что они делали вид, что уже наелись и предлагали дочери доесть вместе их порции. Лиза быстро управилась со своей едой, и мама предложила ей свое печенье:
– Лиза, хочешь еще? – спросила Екатерина Павловна, протягивая Лизе печенье.
– Мама, а ты сама не будешь? Ты разве не хочешь? Печенье такое вкусное, ммм…
– Я уже наелась и больше не хочу.
– Думаю, к маминому печенью нужно добавить и мое, – сказал Сергей Николаевич,
– Папа, ты тоже больше не хочешь? Вы с мамой так мало кушаете, вы не заболели? Я, когда болею, тоже не хочу кушать.
– Нет, дорогая, с нами все в порядке, кушай, не беспокойся, – ласково сказала мама.
Закончив с ужином и убрав со стола, старшие сели поговорить, а Лиза стала играть со своей любимой куклой.
– Сережа, я сегодня много успела сделать, думаю, еще пару дней и смогу отдать работу. Деньги обещали сразу отдать.
– Ты моя умница, – сказал Добров, обнимая жену. – У меня тоже есть новости: сегодня Меньшов должен с кем-то встретиться, обещал помочь с подработкой, надеюсь, будет аванс и мы сможем решить вопрос с дровами.
– Было бы неплохо, а то уже холодно. Для самовара есть еще немного угля, а печь топить нечем. Хоть бы немного потеплело, я боюсь за Лизу, она еще не полностью поправилась.
– Да, я тоже об этом думаю. Я хочу сейчас сходить к Быковскому, может, он даст взаймы. Еще не поздно, прямо сейчас и пойду.
– Уже совсем темно, Сережа.
– Да тут идти-то всего ничего, ты же знаешь.
– Знаю, просто переживаю за тебя. У кабака сегодня опять какая-то шумная компания была. Пока тебя не было, я слышала их крики.
– Да, я знаю, проходил мимо, – Добров нахмурился, вспомнив опять про старика.
– Я, пожалуй, схожу, я быстро, – сказал Сергей Николаевич, вставая со стула.
– Ты только не долго, хорошо?
– Да, конечно, я быстро.
Добров стал одеваться. Быковский хоть и жил в этом же доме, но вход в их жилье был с обратной стороны, со двора. В этом было небольшое преимущество, так как вход этот был скрыт от улицы, по которой вечером часто ходили подвыпившие мужики – посетители кабака.
Добров вышел на улицу, аккуратно, стараясь не запачкаться, обошел дом и вошел в другой вход. Подойдя к двери Быковского, он постучал. За дверью послышались шаги, но шаги это были детские. К двери подошла дочь Быковского – Настя. Она тихо спросила:
– Кто там?
– Настя, это я, Сергей Николаевич Добров. Папа дома?
– Нет, его нет, они с мамой ушли и сказали дверь никому не открывать.
– Ты не знаешь, когда они вернутся, они не говорили?
– Нет, не говорили, но уже, надеюсь, скоро. Извините, но дверь я Вам не открою, Сергей Николаевич, родители не велели.
– Ничего, я понимаю, я тогда пойду, зайду завтра. До свидания, Настя.
– До свидания, Сергей Николаевич.
Настя была еще маленькой девочкой, почти ровесницей Лизы, чуть младше. Добров подумал: «Почему они оставили ребенка одного? Уже поздно и темно, хороши родители. А может, что-то случилось?». В задумчивости он вышел на улицу. Он хотел было вернуться и сказать Насте, чтобы она не боялась, но передумал. Настя же на самом деле очень боялась сидеть одна, она хотела, чтобы родители пришли поскорее. Если бы дело было днем, то она, скорее всего, открыла бы дверь Доброву, так как знала его. Но сейчас, сидя в темноте при двух зажженных свечах, она была напугана. Тени от свечей прыгали по стенам, добавляя страха девочке. Ей казалось, что по стенам ходят привидения и хотят схватить ее. Она сжалась в маленький комочек и сидела на кресле, мысленно упрашивая Боженьку, чтобы родители пришли поскорее.
Добров вышел на улицу. Он остановился и задумался насчет визита к Быковскому. У него появилось нехорошее предчувствие, он полагал, что что-то случилось у Быковского, иначе зачем оставлять ребенка одного? На небе уже взошла луна, и стало заметно светлее. Добров поежился от холода и хотел идти домой, но тут рядом с выходом послышался какой-то стон. Подойдя ближе, он увидел лежащего человека. Человек этот как-то странно стонал и ворочался. Наклонившись, Сергей Николаевич почувствовал запах спиртного. Человек был пьян. Он пытался подняться и нечленораздельно мычал что-то. Приглядевшись, Добров узнал в этом пьяном Тушинского Георгия Александровича, отставного военного, кажется, капитана. Капитан этот жил в этом же доме, и вход в его квартиру был со двора. Жил один, тихо и неприметно. Периодически напивался, но при этом вел себя корректно. По всей видимости, капитан получил пенсию и, как это обычно бывало в день получения пенсии, напился. Не рассчитав свои силы, он упал и уже не смог подняться. Нельзя сказать, чтобы Добров испытывал симпатию к капитану, но все же относился к нему хорошо, по крайней мере, негатива не было. Сергей Николаевич приподнял голову лежащего и проговорил: