Разные судьбы
Шрифт:
Духовой оркестр заиграл вальс, и десятки пар закружились в танце.
Перед Дашей очутился Валерий:
— Разрешите на один вальсок?
После вальса танцевали танго, потом хороводную польку. С Валерием было легко танцевать, он без умолку шутил.
— Приглядись вон к той паре, — говорил он. — Видишь, как он держит девушку? Будто тысячерублевую вазу из хрусталя. А ту, в голубом платье, мне просто жалко. Могу поспорить — у нее уже синяки на плечах.
Даша смеялась. В перерывах между танцами Зорин куда-то уходил, возвращаясь все более веселым. А когда до встречи
— Пойдем, Даша, в буфет. Поднимем вместе со всеми традиционный бокал.
В это время Даша увидела Николая. Прислонившись плечом к стене, он смотрел на танцующих. Валерий проследил за взглядом девушки, понимающе подмигнул ей:
— Вот оно что! Ну, что ж, парень, что надо. Мой друг. — Последние слова были сказаны таким тоном, словно то, что Николай его друг, было самым лучшим качеством Колосова.
Даша сама подошла к Николаю, взяла его за плечи:
— Пойдем, Колька, покружимся.
Николай танцевал неуклюже, часто наступал ей на ноги. От этого чувствовал себя неловко. Даша старалась не обращать внимания. После призовых танцев к ним опять подкатился Зорин. В руках у него была коробка с новогодним тортом.
— Вам повезло, приз мой, — сказал он, переводя дыхание. — Старался, как дьявол.
Он протянул им разукрашенную лентами коробку:
— Примите от меня этот подарок. Желаю вам хорошей дружбы.
Даша заметила, как побагровело лицо Николая, а в глазах вспыхнула ненависть. Даша торопливо взяла из рук Зорина торт.
— Спасибо, Валерий.
Домой возвращались втроем. Валерий болтал. Николай всю дорогу не проронил ни слова. У калитки своего дома Даша сказала Николаю:
— Приходи завтра, угощу чаем и тортом. Ладно?
8
У старшего Зорина был свой стиль руководства. Два дня в месяц отводил на осмотр хозяйства. Более частые встречи с рабочими влияют на авторитет руководителей. Примелькаешься — и станешь обычным, повседневным человеком. Да и недостатки свежим глазом лучше заметить.
Он знал, что после каждой проверки подчиненные начинали «разворачиваться» — нажимать на план, наказывать нерадивых. С собой в обход он брал «деповскую верхушку»: своих заместителей, инженера, нескольких машинистов-инструкторов. Обычно, в его свиту входили и «народные представители»: секретарь парторганизации и председатель месткома. А в цехах к этому хвосту пристраивался еще и мастер. Зорину была приятна напряженная сосредоточенность людей, вызванная его приходом, когда каждое брошенное им слово считалось приказом и тут же принимались меры к его исполнению. Заметив недостатки, он не делал замечания виновному, а, повернувшись к сопровождающим, говорил:
— Вот видите: пока вас носом не ткнешь — не сделаете.
На другой день после обхода Зорин созывал совещание командного состава депо, где детально разбирались результаты проверки. Тут же секретарь Зорина зачитывала приказ о наказании виновных. Так продолжалось годами.
В управлении дороги Зорина ценили.
Владимир Порфирьевич был настолько убежден в безупречности избранного им метода
— Мое депо несколько лет передовое на дороге!
Секретарю парторганизации и председателю месткома, Зорин часто говорил так:
— Вы люди временные, завтра вас переизберут и вы в стороне. А мне отвечать. Так лучше уж разрешите мне поступать так, как я считаю нужным. Не первый год в депо. За двенадцать лет сменилось около десятка парторгов и профоргов, а Зорин, слава богу, на месте.
Но с появлением нового секретаря парторганизации Владимир Порфирьевич стал испытывать беспокойство, почувствовал, что его власть под угрозой. Правда, Данилюк за четыре месяца ни разу не вмешивался в административные дела, но Зорин видел: парторг во многом не согласен с ним. Не ходил с ним в обход, а последнее время стал «бойкотировать» и «разгонные» совещания. До реорганизации политотделов на железной дороге Данилюк занимал там ответственную должность. По образованию он был вагонник. Однако в паровозном деле разбирался. В присутствии парторга начальник депо чувствовал себя стесненно. Ему как будто переставало вдруг хватать воздуха. Не нравилось ему это, злился, думал упорно: «Черт знает что такое, надо объясниться, выяснить отношения. Нельзя так работать!».
Объяснение все-таки состоялось. Как-то Сорокин позвонил по телефону и с придыхом сообщил в трубку:
— Встречайте парторга, опять не в духе.
Данилюк стремительно вошел в кабинет и без обиняков спросил:
— Почему забираете с участка паровоз Круговых?
— Прежде всего, здравствуйте, — сдерживая себя, сказал Зорин, — мы с вами сегодня еще не виделись. Садитесь.
Данилюк сел на диван, отдышался. С минуту слышал гулкие, ощутимые удары в сердце. Пришел сюда с экипировочного пункта, куда его срочно вызвал машинист Чистяков.
Зорин отодвинул в сторону бумаги, поднял на парторга глаза.
— Чем вы так обеспокоены, Семен Данилович?
— Как чем? — живо отозвался Данилюк. — Круговых с Чистяковым на всю страну объявили о своих обязательствах. Это же вам известно лучше, чем кому-либо.
Правая бровь Зорина задергалась над прищуренным глазом.
— Предположим.
— Но вы своим решением фактически срываете выполнение взятых обязательств.
Зорин как можно спокойнее объяснил:
— Видите ли, Семен Данилович, вы здесь заметили только политические обстоятельства, а у нас, специалистов, есть технические основания для такого решения.
— Какие?
— Прокат бандажей на паровозе Круговых угрожающе возрастает. Я не могу допустить, чтоб дело дошло до аварии. Я отвечаю за этот паровоз, за депо, за жизнь людей. Вот так, дорогой Семен Данилович.
Такие доводы, казалось бы, должны были обезоружить Данилюка, но неожиданно он предложил:
— Давай, Владимир Порфирьевич, поговорим с тобой по душам. Как коммунист с коммунистом.
Зорин беспокойно заерзал на стуле.
— Как-нибудь в другой раз. Текучка, понимаешь, заела. Уйма приказов из Управления дороги накопилась. График на утверждение представили…