Разочарования Клары Бабосюк
Шрифт:
– Ушёл к любовнице – все мужчины так делают.
– К любовнице?! Ой, не могу я! Чепуха! Нонсенс! Чужими духами от него никогда не пахло. – Мама отложила утюг и начала уверенно загибать пальцы. – Вечерами ему никто не звонил и молча в трубку не дышал. На юг он без сопровождения не ездил…
– Мама, это могло произойти случайно, непроизвольно. Сегодня познакомились, а завтра – туту! – с вещами на выход.
– С вещами… – мама опять увлечённо занялась глаженьем. – Он даже собраться никогда по-человечески не мог! Лопух! Постоянно эти суета,
– Все мужчины, когда уходят от семьи, немного нервничают – обычное дело. Я бы тоже нервничала.
– Боже, откуда ты всё знаешь? У вас это что, по литературе проходят?
– Нет, по природоведению. У мужчин своя природа, у женщин своя. Женщины – это луг, ромашки, запах скошенной травы, речка – один берег крутой, другой пологий, – роса, сверчки, тополя, звёздное небо, Млечный Путь. Мужчины – это пруд, круглый и мелкий; на поверхность пруда изредка кверху пузом всплывает аллигатор, нервно дёргает задней лапой, всхлипывает и нюхает кувшинку; на берегу в беспорядке, там и сям, растут кокосовые и банановые пальмы, лопухи и папоротники; облачно, сухо, порывами дует ветер, вздымает пыль и портит причёску…
– Твои фантазии меня пугают. Дай мне честное слово, что не будешь с ним секретничать, когда он наконец позвонит. И передай ему, чтоб не забывал пить свой Солутан с тёплым молоком.
– Передам. Устала я с вами… Я, может быть, тоже уйду.
– Куда?! Ну куда ты уйдёшь?! К Олегычу твоему непутёвому с его Еленой Нелюдимовной? Школу сначала закончи, пальма кокосовая! И в кого ты такая вымахала?
– Акселерация, что в переводе с английского означает – ускорение, перестройка, новое мышление. Вы с ним точно не ругались накануне?
– Ну, нет же! Говорю тебе…
– По-моему, ты паришь мне мозги, мамуся, я чувствую.
– Это утюг парит.
– Нет, это невесомость уже образовалась от твоего вранья – вот, утюг взмыл и парит.
– Прекрати разговаривать с матерью в таком тоне!
– Мамуся, можно тысячу раз сказать человеку, что он лопух, без всякого видимого результата. В тысяча первый раз человек вдруг обижается, собирает вещи и уходит.
– Может, он к маме своей уехал? Позвони, а? Мне всё же неудобно сейчас беспокоить. Вот, скажет, довела, зараза, Ивасика моего.
– Послушай, в свете последних событий, скажи откровенно, если бы я по паспорту оказалась «Марией Петровной Тимофеевой», легче бы тебе было жить сейчас?
– Тьфу ты! Что ж ты несёшь?! Ты хоть знаешь, каким забулдыгой оказался этот Тимофеев?
– Я-то знаю. Это он таким оказался без тебя на жизненном пути. А с тобой-то он уж зацвёл бы, зарумянился.
– Я не пойму, ты серьёзно или издеваешься?! Пойди лучше позвони бабушке своей, очень тебя прошу!
– Там у них ночь уже. Зачем пугать? Я позвоню завтра,
– Н-да-а, Тимофеев. Он, между прочим, далеко бы пошёл, если б не развал в партии и государстве.
– Плохому политику всегда партбилет мешает. Знаешь такую пословицу?
– Как сказать… Вот, Марик был Розенталь, брюнет, красавец! Тому никогда ничего не мешало. Он сейчас, говорят, в Америке заместителем исполнительного директора…
Клара вдруг взвизгнула каким-то неестественным скрежещущим металлическим голосом.
– Ой, что с тобой?! С ума сошла! Оглушила совсем! – вздрогнула мама.
– Это я слишком резко надавила на тормоз – от неожиданности. Сорри, мамуля! Экскьюз ми, плиз! Какой ещё, позволь тебя допросить, такой-сякой, мать честная, в бога, в душу, Марк Розенталь?! Не знала! Не слышала! Обожди! Минуточку!..
Клара вскочила со своего места, выбежала из кухни и быстро вернулась, зачем-то держа в руках настольную лампу. Мама тем временем отложила утюг и пригорюнилась.
– Ах ты, чёрт, не надо было его вспоминать!.. Никогда и не вспоминала. Отец, вот, твой довёл, как видишь.
– Разберёмся, выясним, – деловито говорила Клара, устанавливая и включая лампу. Закончив с электричеством, она слегка брызнула настольным светом в расцвеченные воспоминанием мамины глаза и неожиданно громко приказала: – Что у вас было с Марком Розенталем, девушка?! Не запирайтесь!
– Да убери ты это! Цирк свой начала опять! Я серьёзно с тобой разговариваю…
– И я серьёзно, – энергично заметила Клара, отодвинула лампу и картинно всплеснула руками. – Бож-же мой! Клара Розенталь! Брюнетка! Красавица! Спортсменка! Комсомолка! Какого человека мы лишились! Какое имя потеряли!
– Не паясничай.
– И что же, вы с ним гуляли?
– Конечно, гуляли. Он стихи читал.
– Стихи, м-угу, так-так. Свои, конечно же, известное дело… Целовались?
– Да-а, и целовались тоже, а ты думала – твоя мама всю юность только тем и занималась, что Смирнову твоему приданое шила? Как же! Марик мне и предложение делал, предварительное, правда, неофициальное. Знаешь, когда официально предлагают – будто бумагу просят подписать и с печатью над душой стоят, и выбор один – либо: «погоди, милый, сейчас разбегусь и прыгну с тобой вместе», либо: «знаешь, дорогой, ты сам-то прыгай, а я пока тут на краешке постою, воздухом подышу…».
– Ну так и что же? Что же ты?!
– Много ты понимаешь. Время было другое. Если употреблять тогдашний лексикон – человек Марик был неблагонадёжный. Ну и национальный вопрос стоял и крепчал, как мороз в Магадане…
– …или в Читинской области. Испугалась?
– Я не того испугалась. Когда рядом такой красавец и умница, всегда сомневаешься, любовь это на самом деле или колдовство, заворожённость. Понимаешь?
–Понимаю.
Клара поднялась, подошла к матери, наклонилась и обняла её, прижавшись щекой к разгорячённому от хлопот лбу.