Разрушенная
Шрифт:
Она качает головой:
— Я отвечаю за каждую девушку в этих стенах и отношусь к этому очень серьезно.
— Вот как? Ты должна это делать, потому что здесь не достигшие двадцати одного года и они находятся под наблюдением?
Стелла колеблется.
— Ты знаешь, что не должна. Просто ты заставляешь их так делать, заставляешь нас так поступать.
Она снова качает головой.
— Ты здесь единственная, кто нарушает правила, и не спорь. — Голос ее смягчается. — Я не могу устанавливать разные правила для тебя и для остальных девушек.
— Конечно,
— Я так испугалась, что с тобой что-то произошло, вдруг они выяснили, что ты не Райли Кейн, и снова забрали тебя у меня, — говорит она, вздыхая.
Чувствую себя виноватой и каюсь.
— Мне на самом деле жаль. Я еще не прочитала правила, — признаюсь я. — Не знала, что следовало написать, чем планирую заняться после полудня.
Она выдвигает из стола ящик, передает мне копию списка правил.
— Тогда усаживайся здесь и прочти их до ужина, чтобы случайно больше не нарушать.
Оказывается, все не так уж плохо. Сажусь в кресло в углу кабинета; мне немного зябко, но вскоре откуда-то появляется Паунс и уютно сворачивается на моих коленях, как персональная грелка. Стелла приносит мне чашку чая, и я приступаю к чтению с самого начала. Первое правило уже знаю: не обижать Паунс. Я чешу ее за ушком, и она урчит. Остальные легкие и разумные: не ходить в уличной обуви по коврам, запирать на ночь двери и так далее.
Дойдя до середины, я делаю паузу и осматриваю комнату. Похожа на мамин кабинет из моего сна. Окна закрыты длинными занавесками, часть примыкающей к ним стены также скрыта портьерами. Я убираю Паунс с колен, подхожу к портьерам и сдвигаю на одну сторону: дверь! Как во сне. Не в силах остановиться, протягиваю руку, чтобы толкнуть ее, но тут слышу голоса, приближающиеся к кабинету.
Бросаюсь назад в кресло и хватаю в руки правила как раз за мгновение до возвращения Стеллы. Она берет что-то со стола и снова уходит.
Мне лучше осилить список до ужина. Командую себе: соберись. Дальше идут правила о комендантском часе, о внезапных проверках комнат, об отслеживании нашего местоположения и занятий.
— Она своего рода маньяк контроля, тебе не кажется? — тихонько обращаюсь к Паунс.
Внутри меня нарастает неприятное чувство. Она всегда была такой или мое похищение так ее изменило?
В тот вечер, вскоре после того, как гасят свет — я знаю, это делают в одиннадцать вечера, — доносится слабый стук в дверь, и она открывается. Заглядывает Стелла.
— Не спишь? — спрашивает она.
— Нет, — отвечаю я, но она, кажется, в замешательстве. — Заходи.
Стелла идет по комнате, берет стул и подтягивает поближе к кровати, как в прошлый вечер.
— Ты же знаешь, что свет уже выключен, — говорю я. — Предполагается, что я должна спать.
— Не вредничай. Знаю, что тебе завтра снова рано вставать, поэтому я ненадолго.
— Да ладно. Я не любительница поспать. — До ее прихода голова моя полнилась картинами гор, величественных хребтов и высоких пиков.
— И никогда ею не была. До четырех лет ты до полночи мне спать не давала.
— О чем они были?
— О чем угодно. Чудовища под кроватью. Что-то случилось с… — Она замолчала. — Обычные детские страхи, мне кажется.
Значит ли это, что я всегда была такой, видела яркие сны и кошмары? Раньше я считала, что фрагменты памяти вторгаются в мои сны.
— Мы можем еще посмотреть фотографии из альбомов? — прошу я.
— Не сегодня. Хочу поговорить с тобой кое о чем. Как прошло сегодня в КОСе?
Пожимаю плечами:
— Нормально.
— Ты знаешь, что если завтра поставишь подпись, то это обязательство на пять лет, а ты можешь и не получить того, чего хочешь?
— Они нам объяснили; я знаю. Но…
— У меня другая идея. Почему бы тебе вместо этого не работать здесь?
— Что ты этим хочешь сказать?
— Здесь, в пансионате. Обычно я нанимаю двух девушек, но одной несколько месяцев назад исполнилось двадцать один, и она ушла.
— Что делать?
— Сама знаешь — смотреть за домом. Летом сад. Помогать по кухне. — Она смотрит мне в глаза. — Я понимаю, звучит не слишком увлекательно. Но мы могли бы проводить вместе больше времени, снова узнать друг друга. И это безопасней. Так меньше шансов, что кто-то узнает о твоей вымышленной биографии.
— Даже не знаю. Мне хотелось бы учиться в секции национальных парков.
— Может оказаться, что туда трудно попасть.
— Я любила ходить в горы?
— Как и бегать. Ты никогда минуты спокойно не сидела.
— Нет, я имела в виду по горам, по вершинам? На высокогорье?
Стелла колеблется:
— Мне всегда казалось, что ты родилась наполовину горной козой. Ты обожала это.
Читаю у нее на лице.
— А ты нет.
— Нет. — Она вздыхает. — Меня никогда не тянуло наверх. И я всегда боялась, что ты упадешь и повредишь что-нибудь.
— Если ты не любила высоту, с кем же я ходила? Со своим папой?
Она кивает, наконец, признавая, что он существовал.
— Еще одна причина, по которой мне это не нравилось.
— Что ты хочешь сказать? — Она снова не находит слов, и я вскакиваю. — У меня такое чувство, что вы не ладили. Но он — часть моего прошлого, часть той жизни, откуда я пришла. Мне нужно знать и о нем тоже.
Стелла отводит взгляд, с трудом кивает.
— Конечно. Прости. Да, твой папа брал тебя на прогулки в горы. — Она медлит, и я молчу, смотрю на нее и умоляю взглядом: «расскажи мне больше» — и вижу отклик в ее глазах. Она берет меня за руку. — Хорошо. Итак, твой папа. Что я могу тебе о нем сказать? Он всегда был мечтателем, мыслями уносился в какие-то дали. Имел обыкновение и тебя увлекать сказками о вымышленных странах, где возможно все, что угодно. И меня он этим привлекал, но мне этого было недостаточно. Несколько раз ты возвращалась с этих прогулок одна. Дэнни оказался не самым надежным человеком в этом мире, скорым и на гнев, и на улыбку, и очень легко раскаивался. Я всегда боялась, что он забудет тебя где-нибудь или потеряет по пути.