Разрыв франко-русского союза
Шрифт:
ГЛАВА VI. АУДИЕНЦИЯ 15 АВГУСТА 1811 г.
Какое заключение выводит император из разговора с герцогом Виченцы. – Он перестает верить в близость войны и приостанавливает приготовления. – Он почти уверен в желании Александра получить клок Польши, но откладывает до более подробного осведомления окончательное решение. – Крестины Римского короля. – Свистки на площади Карусель; афиши с призывом к мятежу. – Чернышев указывает на эти симптомы. – Император в церкви Notre-Dame. – Речь в Законодательном Корпусе: намек на Польшу. – Лористону предписывается держаться твердо. – Затруднение в выборе средства восстановить близкие отношения и придти к соглашению. – Дальнейшие приготовления к войне идут втихомолку. – Европа успокаивается. – Летний сезон дипломатов и высшего общества. – Курорты Богемии. – Картины Карлсбада. – Графиня Рекке и ее бард. – Деятельность Разумовского. – В Петербурге прения идут своим порядком. – Разногласие между императорами делается менее обостренным, но более глубоким. – Влияние Армфельта. – Александр решает не вести переговоров; принятие им военного плана Фуля. – Какие причины побуждают его уклоняться от соглашения и тянуть конфликт. – Отклонение посредничества Австрии и Пруссии. – Уклончивые приемы и отсрочки. – Наполеон
I
Достопамятный разговор 5 июня не привел к результату, которого желал герцог Виченцы; тем не менее он оставил известный след. Несмотря на все усилия подавить душевное волнение, в которое повергли его слова обер-шталмейстера, императору не удалось вполне освободиться от тревожного чувства. Некоторое время он был задумчив, озабочен, словно колебался между противоречивыми побуждениями. В общем, разговор нисколько не выяснил ему главного вопроса – вопроса о том, какой ценой можно восстановить согласие. Он все более приходил к убеждению, что Россия, как условие, без которого не может быть и речи о соглашении, потребует уступки части великого герцогства, но не был в том безусловно уверен. [233] Поэтому он отложил окончательное решение до тех пор, когда у него будет полная уверенность. Не принимая во внимание намеков, сделанных Александром Коленкуру и его заместителю, он ждет, чтобы эти намеки были повторены или переданы в иной форме.
233
См. его письмо к Mapе от 22 июня 1811 г. Corresp., 17839.
Однако, по одному вопросу он теперь же выводит из разговора точное заключение. Уверения Коленкура почти что убедили его, что Россия не нападет в течений этого года. Следовательно, если войне неизбежно суждено быть, у него больше, чем он думал, времени подготовиться к ней; он может еще собрать и взвесить все данные для оценки положения. Считая, что положение дел, решительно не требующее “прежней спешности” [234] , дает больше свободы его действиям, больше простору его мысли, он воздерживается от всякого поступка, имеющего решающее значение, и даже слегка приостанавливает военные приготовления. 6 июня, т. е. на другой День после приема герцога Виченцы, он отправляет приказы в отмену некоторых данных уже приказаний, вследствие чего несколько направляющихся в Германию отрядов задерживаются во Франции. В следующие дни отменяется часть требований войск от союзников. Император переносит свое внимание уже на Испанию и не так враждебно смотрит на Север. [235] Это успокоение не ускользнуло от его приближенных, и дало Коленкуру, с которым обходятся то милостиво, то холодно, слабую кратковременную надежду. [236]
234
Corresp., 17774.
235
Id., 17783.
236
Неизданные документы.
Как раз по время этого затишья произошел обряд крещения. Он должен был совпасть с открытием отложенной по случаю праздников сессии Законодательного Корпуса и со съездом духовенства, созванного с тем, чтобы одобрить закон о подчинении церковного управления государству. Европа с беспокойством ждала всех этих событий, ибо они могли доставить императору случай говорить публично, причем он мог сказать несколько таких слов, которые осветили бы будущее.
Крестины имели место 9 июня. В пять часов пополудни Римский король был торжественно отвезен в кафедральный собор, где в ожидании его собрались сословные представители, власти столицы и сто архиепископов и епископов. Император с императрицей проследовал в церковь Notre-Dame, в парадной карете, впереди и сзади которой ехали генералы и офицеры его свиты. Толпа с любопытством и восторгом смотрела на это зрелище; но энтузиазм, с которым встречено было рождение наследника, начал уже ослабевать. Дело в том, что с некоторого времени в Париже со страшной силой свирепствовал экономический кризис: в предместьях Св. Антония не было работы; мастерские опустели, станки были покинуты; оставшиеся без работы угрюмые рабочие толпами слонялись по улицам. Контраст между этой нищетой и выставленным на показ официальным блеском, с непроизводительным золотом и серебром, которыми в изобилии горели костюмы и ливреи, сбруи и экипажи, слишком резко бросался в глаза, чтобы не наводить на злостные мысли, не вызвать злобного ропота.
В продолжение нескольких дней полиция срывала афиши с призывом к мятежу, которые расклеивались .по ночам в кварталах, населенных простым народом. [237] Молодой русский офицер, выслеживавший скверные новости и усердно осведомлявший своего государя о всех признаках, которые могли поощрить враждебные намерения царя, с особым удовольствием сообщал ему, что ожесточение против деспота проникает все глубже в народные массы, и что Наполеон уже не так уверен в населении Парижа.
237
Бюллетени полиции, 17 и 28 мая. Archives nationales, АF, IV, 1515. 9-го,
Не этой ли встрече, оказанной народом, следует приписать грустное настроение императора в эти торжественные дни? Во время всей церемонии 9 июня он был мрачен, рассеян, молчалив и только в конце службы луч света пробился сквозь тучи на его лице. По совершении религиозных обрядов император принял из рук императрицы завернутого в покрывала наследника престола, чтобы представить его народу. Приближались сумерки. По мере нарастания мрака, тысячи свечей и особенно люстры на хорах, бросавшие в воздух снопы света, загорались еще ярче, отражаясь в глубине сводов мириадами мерцающих звезд. И вдруг в этом сиянии, в ореоле славы и величия, предстал божественный император с высоко поднятой белоснежной ношей на руках. Охватившее его волнение, нахлынувший прилив радости и гордости вмиг преобразили его лицо. В эту минуту начальник герольдов воскликнул: Да здравствует Император! Да здравствует Римский король! И все присутствующие неистово подхватили этот возглас, который, как ураган, понесся в необъятные глубины храма. [238] Целая неделя была посвящена празднествам и народным удовольствиям, устроенным городом. 16-го, за три дня до съезда духовенства, император председательствовал на открытии Законодательного Корпуса. Его речь, по обыкновению, была изложением его политики. Естественно, что главным образом, он говорил об Англии: она, ее злокозненные подстрекательства вызвали слухи о войне, из-за которых Европа не так давно пережила столько волнений, и так пострадало народное благосостояние.
238
Вышеупомянутое донесение Чернышева, стр. 178. Cf. Thiers, XIII, 106 и Moniteur от 11 июня, где напечатан отчет об этой церемонии.
“Англичане, – сказал император, – играют на всевозможных страстях. То они приписывают Франции планы, которые могут вызвать тревогу в других государствах, – планы, которые Франция могла бы привести в исполнение, если бы они входили в ее политику; то взывают к самолюбию народов и стараются возбудить их ревность. Они пользуются всеми случаями, которые порождают неожиданные события переживаемого нами времени, ибо только война на всем протяжении континента может упрочить их благосостояние. Я не требую ничего, чего нет в договорах, которые я заключил. Я никогда не пожертвую кровью моих подданных ради интересов, которые не составляют непосредственных интересов моего государства. Я льщу себя надеждой, что мир на континенте не будет нарушен”. [239]
239
Corresp., 17813.
Фразы, предшествующие этому ясно выраженному желанию, относились к Польше; в них иносказательно давалось обещание, что Франция не начнет войны ради славы и удовольствия освободить какой-нибудь народ. Эти слова были слабым отголоском тех слов, которые император при торжественной обстановке сказал в 1809 г., когда хотел жениться на сестре Александра. [240] В случае, правда, маловероятном, если бы в настоящее время Россия удовольствовалась подобным удовлетворением, он не прочь дать его.
240
См. II т., 202.
Лористону поручено было указать в России на миролюбивый характер речи, совпавшей с целым рядом успокоительных симптомов, и настоять на необходимости безотлагательно придти к соглашению. “Внушите Лористону, – пишет император герцогу Бассано, – что я желаю мира и что пора уже поскорее покончить со всем этим. Передайте ему, что приезд Коленкура и его последние письма дают надежду, что император изменит свои решения и что, если Россия не делает новых приготовлений, я тем более не буду делать таковых; что несколько времени тому назад я потребовал от Баварии и Бадена новые полки, но что на днях я отменил это требование, что я остановил отправку пушек, назначенных для крепостей на Одере; что же касается обозов, которые находятся в настоящее время в пути и о прибытии которых в Данциге могут узнать, то следует обратить внимание на расстояние, сославшись на которое можно объяснить, что эти движения исполняются по приказаниям, данным два месяца тому назад”. [241]
241
Corresp., 17832.
Наполеон ни на минуту не допускает мысля, что ему поставят в упрек эти передвижения, ибо они явились прямым следствием положения, занятого весной Россией. Тогда Франция сделалась свидетельницей, как войска густыми колоннами шли по направлению к герцогству, и, следовательно, была в положении законной обороны. Ее право приступить к вооружениям было безусловное, неоспоримое. Ему даже кажется, что Лористон недостаточно энергично отстаивает это положение. Уже при чтении первых депеш посланника Наполеон заметил, что тот сразу же подпал под влияние Александра, что он не устоял против его обаяния: во время спора был слаб и уступчив; не воспользовался своим выгодным положением; не сумел дать справедливой оценки коварным речам. Он также, если его там не направить, даст обольстить себя. “Обвить гирляндами цветов”. Исходя из этих соображений. Наполеон тотчас же приказывает герцогу Бассано обратиться к послу со строгим предписанием – держаться твердо; признаться, не стесняясь, в наших вооружениях и заставить признать, что мы были вправе так поступать, а не метаться и не отрицать их в туманных и запутанных фразах, да к тому же, против всякой очевидности. “Скажите Лористону,—пишет император министру, – что он плохо понимает мое положение; что России все известно; что я сказал об этом всем русским, ибо нужно быть слепым, чтобы не видеть, что все мои дороги загромождены обозами с припасами, командами военного конвоя и выступившими в поход отрядами, и что нельзя тратить по двадцать пять' миллионов в месяц, не поднимая на ноги все, что есть в стране; но что все это было приказано мною только после того, как Россия дала мне понять, что может изменить мне и воспользуется первым благоприятным моментом, чтобы начать враждебные действия.