Разрыв-трава
Шрифт:
— Ну, мужики, бабы, еще наговоримся. Пойду до дому, до хаты…
На улице Поля упрекнула его.
— Что же ты, бессовестный, до дому не дошел? Или тебе сестра дороже, чем жена?
— Брось ты это! — с неожиданным раздражением сказал он, но, спохватившись, подумал, что Поля, возможно, права, и мягче добавил: — Танюха мне заместо матери, потому как старше. И по пути еще.
Дома их ждали тесть и теща. Видать, Поля их известила. Викул Абрамыч пощупал на груди Федоса медаль «За отвагу», горделиво выставил вперед
— Ерой, едрит твою налево! Похвально, похвально. Бывало-ча, кресты вешали, а теперь, вишь, кругляшки стали.
Теща успела собрать на стол. Викул Абрамыч, хитро подмигнув, достал из-под лавки бутылку водки, стукнул сухим кулаком по дну, выбивая пробку.
— Старый запасец. Теперь эту благость днем с огнем не сыщешь, Полька, тащи стаканы.
Федос глянул на стол. Еда добрая, хлеб нарезан белый, в тарелке пирожки. Сравнил с тем, что было на столе у Татьяны, сказал жене:
— А ты у меня живешь ладно, не голодуешь.
— Батя с мамой помогают.
— Запасец, затек, запасец. Теперь не шибко разживешься. Послушай, Федос Федорович, а за твое еройство будет послабление?..
— Какой я герой, прости господи! Федос засмеялся: забавляла уважительность тестя, сроду не величал, тут, пожалуйста, Федорович.
— Даром же не дают такие штуки? — Викул Абрамыч уперся перстом в медаль.
— Ну, не даром, конечно…
— Стало быть, родным должно послабление какое-то выйти, налоги скостят или землицы под усадьбу прирежут.
Старик за разговором не забывал наполнять стаканчики. Не успеет Федос опрокинуть, снова полный. В голове шумит, все тело становится вялым, говорить хочется о чем-то другом, а тесть зудит и зудит о «послаблении».
— Если что будет, ты, Федорович, нас не позабудь, впиши на свое имя. Мы тебе, ты нам, и будем жить. Время окаянное. Кто его знает, поди-ка, Гитлеряка-то окажется посильнее.
— Ты это, старик, брось! Начисто из головы выкинь! Гитлеряке все равно шею сломают.
— Я же ничего и не говорю. Сломать и надо, супостату. А только…
— Молчи в тряпочку, старик! Я тебе это со всей серьезностью говорю. Поглядел бы ты, что он на нашей земле выделывает.
— Ты меня, сынок, не понял, кажись.
— Все я понял!
— Не трогай его, батя, видишь, выпивши, — сказала Поля, ласкаясь, прислонилась к плечу Федоса.
— Не пьяный я! — Глухое недоброе чувство поднималось в душе Федоса, и он боялся, что сорвется, насмерть обидит и стариков, и Полю. — Устал я, спать хочу.
— Полька, стели постель! — скомандовал Викул Абрамыч. — Старуха, оболакайся! Отдыхай, сынок.
Утром Поля ушла на работу, Федос остался дома. Вышел на улицу, сел на лавочку. В деревне, как и вечером, стояла тишина, улица была пуста. В пыли на дороге купались куры, под забором свежо, чисто зеленела молодая трава.
Из переулка вывернулась подвода. На пустых громыхающих бочках сидел светлоголовый
— Антошка! — обрадовался Федос встрече с сыном Луки. — Экий ты чумазый, едва признал.
Лицо племянника было в маслянистой грязи. Солидно покашливая, он сказал:
— В тракторной бригаде работаю.
— Что делаешь?
— А вот, кивнул на телегу, горючее вожу. — Рановато впрягли тебя в работу.
— Ничего не рановато. Все наши ребята, как закончилась учеба, работают. Васька Рымаренок прицепщиком, Назарка, Петька и Митька наш бороноволоками.
— Митюху я вчера видел.
— А я на полевом стане ночевал. Сегодня мамка сказала, что ты приехал. Заехал вот…
— Батьке письма пишешь?
— Редко. Совсем мало у меня времени, — по-взрослому ответил Антон.
— Ты сейчас в МТС? Возьми меня.
В МТС Федос пошел в мастерские. Костылял из цеха в цех, почти не встречая знакомых, большинство токарей, слесарей были новые, работали в основном подростки. Они беззастенчиво пялили на него глаза, которые побойчее, заводили разговор. В моторном цехе он неожиданно увидел Дариму. Одетая в великоватый для нее комбинезон, она заворачивала гайки огромным разводным ключом. Уперлась ногами в половицы, налегла всем телом на ключ, на смуглом лице напряжение, маленькие губы плотно сжаты.
— Амар мэндэ! — негромко поздоровался он.
Обернулась резко, испуганно, ключ, звякнув, упал на пол. Федос сел на верстак, поставил костыли рядом, протянул руку.
— Давай поздороваемся как следует. Спрятал ее руку в своих ладонях. — Даримка…
На минуту показалось, что он снова тот же, прежний молоденький пастушонок, и Даримка та же, совсем юная, пугливая девчонка, нет Поли с угодливым тестем, войны, запустелого села; но Даримка убрала уже руку, спрятала ее в огромном кармане комбинезона, оттянутым железной мелочью, и все стало на свои места. Федос разглядывал ее лицо, и теплая боль омывала его сердце.
— Замужем? — спросил, напрягаясь.
Она отрицательно качнула головой, отвела взгляд.
— Эх, Даримка, Даримка…
Замолчали. Она подобрала ключ, положила на верстак.
— Штурвальным теперь работаю. Сейчас комбайн ремонтируем.
— Разбираешься в машине?
— Совсем мало. Плохо разбираюсь.
Разговор стал легким, без напряжения, в узких миндалинах глаз Даримы засветилась радостная усмешка.
С этого дня каждое утро, как на работу, приходил в МТС, садился где-нибудь в сторонке, курил, смотрел, как трудится Дарима, иногда помогал ей. О прошлом ни разу не вспомнили, оно ушло безвозвратно, зато, чувствовал Федос, родилось что-то новое, очень похожее на то, что уже было, но совсем другое.