Разрыв-трава
Шрифт:
Из Тайшихи Максим выехал рано и перед началом рабочего дня был уже в райкоме. Дождался Петрова. Тот, едва услышав, о Бато, буркнул:
— Опять суетесь не в свое дело.
— Дело Батохи мне не чужое. Общее у нас дело, товарищ Петров. За это общее дело мы с Батохой на смерть шли, — Максим облизал сухие губы, сел к столу, всем своим видом показывая, что так просто отсюда не уйдет.
Петров со вздохом отодвинул бумаги, посмотрел на Максима заинтересованно, насмешливо-снисходительно улыбнулся.
— А я все как-то забываю, что ты партизан.
— Я
— Да, конечно, — согласился Петров, — И я имею в виду совсем другое. В свое время и я, товарищ Родионов, тоже партизанил. Позднее служил в Красной Армии. Две разные вещи. Армия это железная дисциплина, строгий порядок. Там у каждого свое строго определенное место, свои обязанности. Жаль, что ты не был красноармейцем. Петров говорил мягко, улыбался, но маленькие, словно бы запухшие глаза его построжали. Пора бы уже кончать с партизанщиной, Максим Назарович. Мы ведем фронтальное наступление, и всякая лихая партизанщина не только не полезна вредна. Или ты думаешь иначе?
— Не знаю. Я думаю о другом, — машинально ответил Максим,
В нем нарастала тревога за Бато. В рассудительном спокойствий Петрова, в его снисходительной усмешке было что-то такое, что отделяло секретаря райкома от него, Максима, а на происшедшее бросало тень обыденности, незначительности. И все нутро Максима восставало против этого. Слова Петрова, скорее всего, правильные, но они сейчас не к месту.
— Товарищ Петров, Батоху надо освободить! Наш он до последней кровинки.
— Ничего ты не понял, — с сожалением сказал Петров. — Его делом занимаются честные, преданные Советской власти люди. Что получится, если, не доверяя им, мы полезем со своими советами и соображениями?
— А что, если одна ошибка потянет за собой другую? Как тогда, товарищ Петров? — почти с отчаянием сказал Максим. — Так просто человека не берут под стражу. В чем-то, видимо, его обвиняют. А если он не сумеет или не сможет доказать свою невиновность? Товарищ Петров, я не могу себя считать членом партии и просто честным человеком, если буду спокойно смотреть, как мой товарищ, друг, которому верю не меньше, чем себе, сидит за решеткой!
Лицо Петрова стало угрюмым и озабоченным. Медленно, словно в нерешительности он снял телефонную трубку.
— Алло! Товарищ Чернобылов? Ко мне пришел член партии Максим Назарович Родионов. Из Тайшихи. Он хорошо знает Чимитцыренова. Может быть, вы с ним поговорите? — В голосе Петрова прозвучали несвойственные ему просительные нотки.
Повесив трубку, он, не взглянув на Максима, придвинул к себе бумаги, сказал с глухой досадой:
— Идите к Чернобылову. Это следователь.
Максиму нужно было еще поговорить и о Лучке. Но Петров низко наклонился над столом. Холодно, как эмалированный, блестел его лысый череп. Максим почувствовал, что ничего больше тут не добьется. Все, что мог, Петров сделал.
Следователь Чернобылов находился в узком кабинете с единственным, забранным железной решеткой окном, выходящим на заросший лебедой двор. Он шагнул навстречу Максиму, протянул узкую твердую руку,
— Вы, кажется, хотите помочь следствию?
— Ну, конечно! С товарищем Чимитцыреновым…
— Извините. С гражданином Чимитцыреновым, — мягко поправил Чернобылов.
Максим понял, какой помощи ждет от него следователь, резко сказал:
— Для меня он товарищ! В чем его вина? Утомленное лицо следователя поскучнело.
— Здесь вопросы задаем мы. Так уж принято. Извините.
— Какая разница! — все больше раздражался Максим. Нечего наводить тень на плетень. Такие люди, как Бато, Советскую власть завоевали, ими она жива и сильна.
— Вы это пришли сказать?
— Это. А еще…
— Извините, но у меня нет времени. Я вас охотно выслушаю в другой раз…
На улицу Максим вылетел как ошпаренный, оглянулся, плюнул. Вот сукин сын! Времени у него нет.
В городе Максим ссадил Лучку за Удой, определив на жительство к знакомому мужику. Везти его на постоялый двор побоялся.
В тот же день пошел в обком. В коридорах обкома было тихо и пусто, его шаги гулко отдавались под потолком. За пишущей машинкой в приемной Ербанова сидела та же женщина, а самого секретаря обкома не оказалось уехал в Москву. Такой неудачи Максим не ожидал, растерялся, стоял в дверях приемной и решительно не знал, что теперь делать.
— Может быть, он скоро вернется? Я бы подождал. Позарез нужен… Ей-богу, важное дело.
Секретарша с сочувствием посмотрела на него, пожала плечами. Потом сказала:
— Вряд ли стоит ждать.
— Это почему же?
— Вы… вот посмотрите и решайте сами.
Она подала ему газету с подчеркнутым карандашом заголовком «Самокритика… на тормозах». Пробежав глазами статью, Максим сел и стал читать фразу за фразой, то и дело возвращаясь к прочитанному:
«…Бюро обкома, став на путь гнилой дипломатии, не сказало о том, что врагам народа покровительствовал первый секретарь Ербанов, зная, что Ербанов, возглавляя длительное время парторганизацию, допускал грубейшие ошибки в вопросах разоблачения и разгрома буржуазных националистов и в целом ряде случаев покровительствовал им и выдвигал на руководящие посты.
…В связи с тем, что Ербанов в своей практической работе продолжал и продолжает вести линию потворства и покровительства врагам народа, надо поставить перед пленумом обкома и ЦК ВКП(б) вопрос о снятии его с поста первого секретаря обкома».
У Максима вспотели ладони, и к влажным пальцам липла газета. Все это было до того невероятным, что никак не укладывалось в голове. Ербанов — врагам потатчик…
В городе он прожил больше недели. И каждый день приходил в приемную, брал со стола секретарши свежие газеты. Все они были заполнены статьями о вредителях и врагах. «Враги народа в горсовете», «Враги народа в школах Селенгинского аймака», «Вражеское гнездо в депо еще не разгромлено». И так на любой странице любого номера. Максиму становилось страшно.