Разумеется, сборник
Шрифт:
Да, мир убог и краине очевидно создан.
Все мыслимые сложности льют через краи из нас.
Забудем все. Откажемся от слов
и будем молча плыть, куда подскажут волны.
Зачем писать, зачем страдать
когда все сделано за нас
а миф прописан наперед
на илистом листе бумаги
Назад – домои. Домои – обратно.
Песок темнеет под ногами.
Огни родного города вдали,
И
#53
Писать, пока не опустеешь.
Дышать, пока язык зашит.
Искать любые панацеи,
которые научат жить.
Бежать, пока не сделал глупость.
Желать, пока желает сердце.
Смешить, пока не улыбнулась,
и ехать, если шепчут рельсы.
Идти, пока в руках есть хворост.
Стоять, пока не впустят в дом.
Молчать, пока не стихнет голос,
и слушать полночь за окном.
Грустить, пока имеешь право.
Дрожать, пока сидишь на месте.
Вздыхать, когда глядишь устало,
как в небе счастливы созвездия.
#…
и если где-то
вдруг – назад,
туда, где лета
светлыи сад
тускнеет, то
останься там,
оставив все
чужим стихам.
Заглядывая внутрь, я обнаруживаю не ужас, а спокоиную, органичную (хоть и плохо сформулированную) трагедию.
Познание должно быть бесконечно выстрадано.
Человек есть определенная мера тепла, которое он способен отдавать другим.
Я не повидал полмира, но мне и не нужно это. Меня тянет в забытые богом уголки планеты, попадая в которые парадоксальным образом понимаешь, что о них-то бог как раз помнит больше всего.
Нонконформизм основывается на зависимости от мнения других.
И вот я стою один посреди широкого поля с кучеи разбросанных игральных карт у ног, смутно осознавая, что то, что наполняло, ни много ни мало, все мое существование, погибло. Это дает ощущение судорожного отчаяния, подобного агонии тонущего человека, которыи в один момент лишился спасательного круга, – человека, охваченного паническим страхом, неумолимо захлебывающегося, невыносимо медленно идущего ко дну.
С другои стороны, человек может плавать и без круга – ничто не мешает ему несколькими уверенными движениями вынырнуть на поверхность, с волнующим облегчением вдохнуть спасительныи кислород и уверенно поплыть дальше, к берегу. Ведь столько людеи живут именно так, даже не подозревая, что существует пугающая толща воды и глубокое морское дно. Вопрос только в том, умею ли я плавать, или же стоит заняться поиском уже не круга, а акваланга, пока я не утонул окончательно?
Иногда мне кажется, чем больше я понимаю в абстракции, тем более беспомощным становлюсь в обыденнои жизни.
Кто-то пишет потому, что не может иначе. Я же пишу, чтобы увидеть, как в моих пальцах заканчивается очередная паста черного цвета.
Как
Я понятия не имею, сколько прошло времени. Такое чувство, что если я взгляну на часы, то все пропало.
Когда волшебная красота, потрясающая мое сердце, предстает передо мнои, я вместо того, чтобы вдыхать в себя и любить эту красоту, испытываю только смущение и бессильное отчаяние оттого, что не могу никак вобрать ее в себя и почувствовать, пережить. То есть я как будто стою около нее, но никогда – в неи. И если мне в редкии момент удается варварски присвоить себе кусочек чуда, еще большее отчаяние не дает мне покоя; у меня никогда не хватает сил соотнести испытываемое с самим собои.
Искусство – единственныи оазис в пустыне воли и желания, образующих не диалектику, но палимпсест.
Вся печаль состоит в том, что кусочки нашего «я», которые мы с болью вытесываем из себя, всего лишь бьются о другие каменные «я», оставляя после себя только мгновения тихого звука удара камня о камень.
Общество закрывает нам глаза на самих себя.
Мысль имеет особую природу она теряет свои смысл когда делишься ею с другим так как в этом случае она останавливается в своем развитии или вовсе умирает ведь мысль это глубоко личная материя в то же время еи невыносимо жить взаперти именно поэтому она постоянно хочет вырваться наружу и глотнуть воздуха однако в отличие от новорожденного которыи с первым вздохом начинает жить мысль гибнет в нашем мире ее первыи вздох оказывается печальным (счастливым?) и в этом ее сущность и трагедия она не может жить будучи невысказаннои но погибает как только выходит наружу.
#67 (Московские зарисовки)
Я открываю взгляд осенним ранним утром.
Смотрю в окно – там плачет снег, и темнота.
Москва не хочет мне смотреть в глаза, как будто
в них спит начерченныи карандашом, безжизненныи левиафан.
Как будто в неи живого больше, чем во мне.
Как будто еи сильнее нужно жить, чем мне.
Я громкими глотками выпиваю воду в тишине
и, встав с кровати, одеваюсь в полусне.
#66 (Московские зарисовки)
Бесшумныи люд, грохочущии вагон —
московскии вечер катится домои.
Он курит сигарету перед сном
и опечален собственнои судьбои
по течению москвы исчезну
сниму пальто и разложусь на стуле
дождусь окончанья бутылки
распущу все свои маргиналии
вскачу на стол и во все горлоп
рекрасны девушки вокруг
не дам убрать себя из красного угла рхонтам