Разве мы не можем быть подругами
Шрифт:
Самолет остановился. Все готовятся к выходу. Нас ждет пересадка в Лондонском аэропорту и следующий рейс.
Я закрываю сумку и проверяю, что замок защелкнулся. Мне бы не хотелось потерять ни одного письма. Как из тех, что прислала мне Мэрилин, так и из тех, которые я собираюсь отправить ей.
На взлетно-посадочной полосе нас уже поджидают репортеры. Не целая толпа, но достаточно фотографов и журналистов, чтобы все (кроме меня) заулыбались, в том числе и Норман. Должна признать, я рада видеть его улыбку. В последнее время они с Лореттой, его женой, часто спорят насчет ухода
– Впечатляет, не правда ли? – Норман, стоящий рядом со мной, подбородком указывает на двух фотографов в бейсболках с надписью «Пресса» и с блокнотами в руках, спешащих к нам. – Хорошо, что мы прилетели в Лондон. Здесь живут настоящие поклонники джаза, – добавляет он и направляется к фотографам. Вокруг постепенно собирается толпа – случайные прохожие пытаются сообразить, кто он и почему путешествует с неграми, я полагаю. Потом они замечают в руках членов группы музыкальные инструменты.
Я слышу, как Норман громко и четко произносит:
– Эти гастроли – наша давняя мечта.
Приближаются и остальные: Джорджиана, участники «Трио Оскара Питерсона» (Оскар, мой муж Рэй, с которым я больше не живу, и Ирвинг Эшби), а также Флип Филлипс, Лестер Янг, Хэнк Джонс и Макс Роуч. Но нам особенно нечего сказать репортерам.
Потом нас ведут по длинному коридору в помещение, на двери которого висит табличка с надписью «Таможенная служба Великобритании».
– Почему мы не встали в очередь с другими пассажирами? – спрашиваю я Джорджиану, пока мы пытаемся угнаться за мужчинами.
– Может быть, деятелей искусства пропускают отдельно, – неуверенно отвечает она.
В комнате нас встречают несколько мужчин за длинной стойкой, одетых в униформу и белые перчатки, с суровыми выражениями на лицах. Норман болтает о чем-то с Оскаром, встав в начало очереди, но их прерывают.
– Парень, – один из мужчин в униформе тычет пальцем в Оскара, – положи сумку на стол и открой.
Разговор резко обрывается. Это слово – «парень» – пропитано хорошо знакомым презрением. Наши товарищи по группе напрягаются. Мы с Джорджианой машинально хватаемся друг за друга. У нас чутье на неприятности.
Британские таможенники роются в наших чемоданах, сумках и кейсах с музыкальными инструментами.
– Выверните карманы.
Члены группы подчиняются.
– У вас есть при себе что-нибудь запрещенное?
– Вы всем задаете этот вопрос? – интересуется Норман ледяным тоном. Проверка перестала быть рутинной.
– Неужели это обязательно? – добавляет Оскар, но таможенники его игнорируют.
Норман спрашивает:
– Почему вы не досматриваете багаж других прилетевших американцев? Только у негров.
Я делаю шаг вперед и кладу свою сумку на стойку, но один из таможенников поворачивается и шепчет что-то на ухо другому.
– Вам придется пройти личный досмотр.
– Что? – громко говорит Джорджиана. – Что вы собрались с ней делать?
– Вам тоже, мисс.
Норман немедленно подходит ко мне.
– Что вам нужно от этих женщин?
Меня всю трясет. Мы проделали такой долгий путь и столкнулись с подобным отношением. Мое сердце разбито, и мне хочется брызгать слюной от злости.
– Хотят их обыскать, – шепчет Оскар.
– Концерты отменяются! –
Он закрывает оставшиеся на стойке сумки, чемоданы и кейсы. Потом раздает вещи владельцам.
– Идемте. Идемте отсюда.
Из кабинета позади выходит еще один таможенник и подходит к Норману, подняв руки в извиняющемся жесте. Они отходят в сторону на пару минут, после чего нас выпускают из таможенной службы.
Хотелось бы мне сказать, что Норман всегда сохраняет спокойствие. Но, где бы мы ни столкнулись с тенью Джима Кроу [10] , он всякий раз выходит из себя. Я этому рада. Самой мне не под силу закатить скандал. Я слишком много повидала. К тому же Норман – белый, он может публично возмутиться из-за дискриминации и предрассудков. Неграм это не позволено.
10
Джим Кроу – театральный персонаж, собравший в себе стереотипы об афроамериканской культуре. Его имя стало нарицательным после того, как им назвали законы о расовой сегрегации в США («законы Джима Кроу»).
Европейские гастроли «Джаза в филармонии» охватывают двенадцать городов. Неделю спустя мы прибываем в Осло, столицу Норвегии, и выступаем в набитом битком концертном зале «Виктория».
«Потрясающе!», «Бесподобно!», «Невероятно!» – кричат нам зрители. Уходя со сцены, мы не можем с ними не согласиться. Что за вечер! Что за прекрасный вечер!
После выступления я сижу на обитом бархатом табурете в своей персональной гримерке. Я одновременно возбуждена и измотана, но это приятная усталость – та, которая приходит после феноменального выступления. Я чувствую себя всесильной, как стихия, пока не замечаю свое отражение в зеркале и не ахаю.
Моя подводка размазалась, а от тонального крема и вовсе ничего не осталось – я стерла его на второй песне, тогда же мои локоны распрямились из-за пота. Не осталось ничего, что смягчало мои черты. Я похожа на мокрое кухонное полотенце.
Стук в дверь. Это Джорджиана.
– Да, золотце. В чем дело?
Дверь открывается. Джорджиана заглядывает внутрь, но не входит.
– Пришел мужчина, хочет с тобой познакомиться, Элла.
– Ты смеешься? – Я в недоумении бросаю на нее сердитый взгляд. Мы всегда получаем такие просьбы после выступления и всегда отвечаем на них отказом. – Если это не Синатра, не Нэт Кинг Коул и не реинкарнация Чика Уэбба, я не стану с ним разговаривать, и тебе это прекрасно известно.
– Да, но он дружит с владельцем концертного зала, и тот попросил Нормана об одолжении. Норман согласился. Просто поздоровайся с ним, и все.
Я взмокла во время выступления. Мое тело блестит от пота, как бисерины на платье.
– Мне нужно принять душ и переодеться. – Я демонстративно вытираю лоб. – Так что нет, не сегодня. Завтра мы еще будем здесь.
– Зато он не будет. Он занятой человек. А Норман не разбрасывается словами. Я скажу, чтобы он подождал двадцать минут. – Она совсем меня не слушает. – Его зовут Ларсен. Он работает агентом для деятелей искусства: художников, скульпторов и так далее.