Разведчик Николай Кузнецов
Шрифт:
Два господина, шедшие с офицером, почти одновременно коснулись его локтя. Кареглазый, коренастый «господин» предостерегающе шепнул:
– Николай Иванович! Что вы?! Фашист-офицер не будет поднимать какую-то старушенцию.
Гауптман, продолжая прогулку, пошагал дальше. А старушка привстала и голосом, полным отчаяния, обиды и слез, пробормотала ему вслед:
– Эх, вы!.. Ироды. Моего сына убили да еще меня, бедную, не оставляете здесь в покое. За что сбили с ног?
Аль я вам помешала?… Щоб у вас очи повылазили! Щоб ваша маты бильше вас не бачила!
Тогда Кузнецов остановился и говорит:
– Я не могу, не могу!.. Мне хочется подойти к ней и поцеловать.
– Николай Иванович, но ведь у нас никто другой не сделает то, что делаете вы. – Начал было разуверять Кузнецова «господин Багинский» – разведчик Гнидюк.
– Я прекрасно понимаю все, – прервал его Кузнецов. – Но если бы вы, хлопцы, знали, как мне тяжело…
Это был единственный случай, вспоминают бывшие партизаны, работавшие вместе с легендарным разведчиком, когда Николай Кузнецов вышел из ненавистного ему образа и потерял самообладание.
В тот же день разведчик уехал в лагерь. Нужно было отдохнуть. Здесь, в лагере, он мог размобилизоваться. Это значило, что человек, проведший многие сутки среди врагов, живший там на предельном напряжении нервов, мог позволить себе передохнуть, отвлечься, спокойно поспать.
После доклада командиру Кузнецов прошел в штабную палатку. Вечерело. Тени уже окутывали землю. В чуме, где жили радистки, слышался грустный малиновый перезвон гитары. Девчата пели о далекой недостижимой любви, о нежной девичьей улыбке и глазах… В стройный мечтательный хор вплелся красивый мужской тенор.
«Парни в гостях», – мысленно отметил Кузнецов, засыпая.
А песня крепла, ширилась и, будто выпорхнув из чума на крыльях, поплыла в осеннем воздухе над лагерем.
До тебя мне дойти нелегко,А до смерти – четыре шага…Николай Иванович любил эту песню. Она так о многом говорила ему!..
«Ухожу и… забираю генерала…»
Улица Млынарова, 5. Особняк генерала, обнесенный в два ряда колючей проволокой, напоминал крепость. У ворот ходил часовой. Мимо особняка раз, другой с небольшими промежутками промчался серый стремительный «адлер». Гауптман, сидевший рядом с шофером, бросил мимолетный взгляд в глубь двора.
– Его все еще нет дома, – невозмутимо заметил Зиберт. – Штора в угловом окне спущена…
«Вдруг нашей Лели там сейчас нет. Вдруг предательство!» – подумал шофер, напряженно сжимая баранку руля.
– А крепко трусят гансы, – не только въезды в город перегородили козлами и шлагбаумами, но и дома свои поопутали окопной проволокой! – усмехнулся гауптман.
– Мне жаль своих соплеменников! – наигранно воскликнул офицер в расшитой золотом форме офицера РКУ (рейхскомиссариата), находившийся на втором сиденье. Его коллега, тоже офицер рейхскомиссариата, и все сидевшие в машине, как ни в чем не бывало, рассмеялись.
…И вот наступил самый ответственный момент. Гауптман, высокий, подтянутый, с орденами «Железного креста» первого и второго класса и медалью на груди, уверенным шагом кадрового военного направляется к дому, мимо часового.
– Герр генераль ист цу хаузе?, [18] – небрежно бросает он часовому.
– Господин офицер, я из РОА, [19] власовец, немецкий язык не понимаю.
Гауптман
18
Господин генерал дома?
19
РОА – русская освободительная армия – формирования генерала-предателя Власова.
– Мы партизаны! Поможете нам – будете жить, – заявил гауптман-Кузнецов арестованным. – Иначе разговор будет коротким…
Экономка генерала – это была Лидия Лисовская – вместе со своей сестрой Мариной Микотой, вынесли в гостиную два чемодана, в них заранее были уложены личные вещи фон Ильгена, в том числе автомат, пистолет.
– Генерал знает меня в лицо. Скоро смена караула, – подсказал гауптману часовой-власовец, сидевший под арестом.
Это значило, что «гостей» могут преждевременно узнать.
– Дозвольте мне снова на пост, – попросил казак.
Гауптман разрешил. Он приказал снова переодеть бывшего часового. Это был риск. Но Кузнецов знал, что власовцы прекрасно понимают: либо они сегодня искупят свою вину за предательство Родины, либо… Когда гауптман объявил власовцам, что перед ними партизаны, это поразило наемников, как током. Денщик начал оправдываться: «Мы насильно мобилизованы… Мы бы рады податься в партизаны…»
Казак-власовец на посту с винтовкой – правда, патроны из магазина предусмотрительно были вынуты – в волнении начал ходить взад-вперед. А следом за ним – «немецкий» солдат (это был Николай Струтинский). Заметив волнение часового, он, зло сверкнув глазами, прикрикнул на русском языке, с заметным украинским акцентом:
– Какой ты моторный! Не суетись… Вздумаешь ежели пакость выкинуть – шлепну первой же пулей!
А минуты идут и идут. Они решают счет начавшейся схватке. Провожая Кузнецова на задание, командование отряда предупредило: «Генерал-майора фон Ильгена, командующего особыми войсками при штабе генерала Китцингера, либо расстрелять, либо взять живым».
– Будем брать живым, – решил тогда Кузнецов. – Интересно, как поведет себя «прославленный» каратель…
– Помните, Николай Иванович, вы снова выступаете в роли дирижера, – напутствовал его заместитель командира по разведке чекист А. А. Лукин. – Поэтому не забывайте: хладнокровие, хладнокровие и еще раз хладнокровие, помноженное на трезвый расчет.
В намеченной операции, казалось, было предусмотрено все: охрана особняка ослаблена, адъютанты генерала повезли своему шефу домой в Германию награбленное в оккупированной Украине добро; каждый знал, кто чем будет занят, кого будет брать, за кем смотреть, кого охранять… И вот Кузнецов еще раз убедился, что разведчик не музыкант. Свои встречи с противником он не разыгрывает по нотам. Ему всегда приходится импровизировать, искать из многих решений одно, наиболее верное: ведь за ним успех операции, жизнь не одного человека! «Когда партизан отклоняется от предписаний, случайности растут, как снежный ком, несущийся с горы. Возможности провала увеличиваются», – не раз напоминали об этом в отряде, идущем на задание…