Разведчик с Острова Мечты
Шрифт:
Шагалан проснулся первым, когда в мутных окошках еле брезжило. У его плеча мирно дышал Йерс, свернувшийся калачиком и подложивший ладонь под щеку. Жалко было нарушать сладость его сна, а долгое расставание наверняка грозило превратиться в пытку, причем не столько для разведчика, сколько для парнишки. Осознав это, Шагалан вытянул на свободу котомку и мягко спрыгнул с полатей вниз. Дом, чья убогость и ветхость проявились в утреннем свете куда отчетливее, еще дремал, лишь печальная коза подняла голову. Юноша осторожно прокрался к дверям, где на узком топчане спал Лекстес. Спал тоже беспокойно:
— Тихо, хозяин, утро уже, вставать пора. Выйдем, разговор серьезный назрел.
Дверь скрипела немилосердно. Юноша предпочел приоткрыть ее, а дальше проскользнуть боком. Следом выбрался Лекстес, босиком, с накинутым на плечи кожушком. Прошли до самого плетня. Опустились на корявое сухое бревно, от которого крестьяне понемногу отсекали куски для очага. Шагалан покосился на спутника, что покашливал и ежился в утреннем холодке, нервно оглаживая растрепанную бороду.
— Значится, так, хозяин. Ужин, ночлег — это все хорошо. Теперь же о главном. Дай руку.
Он ухватил широкую мужицкую ладонь и, прежде чем Лекстес успел испуганно отдернуть, сунул в нее три серебреника.
— Чего это? За что это? — оторопел землероб. — Зачем это, милостивый господин…
— Плата тебе за основную услугу. Точнее, и не плата даже, задаток. Слушай внимательно, хозяин: мальца оставлю у тебя. Будешь его кормить, поить, крышу давать — труд немудреный. Содержать две недели, денег тут с избытком. Через две недели за ним вернусь. Если все ладно, ребенок сыт и здоров, получишь еще столько же, тогда исключительно для себя. Ну, а плохое застану… не взыщи, собственной шкурой ответишь.
При последних словах крестьянин втянул голову в плечи. Ему, определенно далекому от любых авантюр, злосчастные серебреники жгли руку, однако выпустить их было немыслимо. Шагалан на то и рассчитывал. Минуту Лекстес собирался с духом, затем спросил:
— А что ж делать, милостивый господин, коль не воротитесь через две недели? У меня, видели, самого ртов…
— Постараюсь вернуться. А если все-таки в срок не удастся… Я оставлю также лошадей. Кормежка и уход опять на тебе, парнишка всегда поможет в меру сил. Так вот, хозяин, задержусь — сведи к барышнику. Начинай с каурого, выручишь никак не меньше полудюжины золотых. Во всяком случае, парень должен дожить здесь хотя бы до весны.
— И ведь озорник небось? — с обреченным видом покривился крестьянин.
— Не без этого. Впрочем, полагаю, за такие деньги можно присмотреть за любым озорником. На большую дорогу не пустите, языком болтать не дадите — и славно. Про его появление тоже придумайте что-нибудь. Да, лошадей моих на время уберите, лишний раз на люди не показывайте.
— Неужто… краденые? — охнул Лекстес.
— Не совсем. Но тебе, хозяин, лучше про это не знать. Меньше знаешь — крепче спишь.
— Оно, конечно… Только выходит же: я вообще ничего не ведаю. Так и голову в петлю сунешь, не подозревая ни о чем. Кто ж потом поверит, что ни сном ни духом?…
Шагалан
— Какой-то риск есть, однако выгода гораздо больше. Так по рукам? Вот и договорились.
Разведчик поднялся с места, потянулся, закинул на спину котомку.
— Куда ж вы теперь, милостивый господин? Не по-людски как-то, даже имени вашего не знаю…
— Меньше знаешь — крепче спишь, — напомнил юноша. — Могу лишь сказать, что иду в Галагу. Здесь миль восемь осталось, не так ли?
— Пожалуй, вполовину дальше.
— И болтают, где-то по пути кузня?
— Есть, как не быть. Коль по тракту пойдете, мили через четыре она и стоит. Перед огромным таким холмом.
— А чего за кузня?
— Да, одно слово, сударь, никудышная. Год назад там неплохой мастер трудился, даром что бирюк. Потом вроде сгинул куда-то, и объявился этот… нынешний. Гонору много, цены безбожные, а работа — так себе. Ума не приложу, как еще концы с концами-то сводит? На безрыбье и наша кузня поднялась, почитай, все проезжающие тут останавливаются. Посему, если в чем, сударь, надобность, советую у нас делать, от той заимки проку не будет.
— Понятно. — Шагалан незаметно поморщился: все сильнее болела голова, вероятно, после бессонной ночи. — Слышал, и разбойники у вас шибко озоруют?
Крестьянин понурился:
— Озоруют, сударь. По тракту несколько раз проходили, да сами видите, что у нас взять? А вообще, грабят и душегубствуют частенько, купцов потрошат. Большой Ааль — поди, слыхали. На всю округу теперь гремит.
— А за ним небось стражники толпой носятся?
— Ну… я бы не сказал. Тоже наведываются, конечно, но пупок не рвут. По крайней мере, за те полгода, как Ааль здесь обосновался, больших облав еще не выпадало. Так, изловят одного-другого, у дороги повесят, и все.
— Ясно. Ну, спасибо, хозяин. Пойду я, пожалуй, а то как бы парнишка не проснулся.
— Неужто попрощаться не хотите?
— Лишнее это. Он уже в курсе, а слезы и сопли радости не добавят.
Дом Лекстеса стоял на самом краю деревни, поэтому, едва покинув двор, Шагалан сразу очутился в поле. Дело развивалось неплохо, однако настроение было мерзким. Снова зарядил мелкий холодный дождь. Упругая боль настойчиво пульсировала под темечком, отдавалась при каждом шаге. Такое случалось и раньше: боль приходила по утрам, обычно после недосыпа и обычно ближе к зиме, мучила весь день и незаметно растворялась к вечеру. Течению жизни она мешала мало, зато настроение портила исправно.
Тракт сохранял прежнюю пустынность. За два часа пути навстречу проехала только вереница подвод, груженных лесом, да простучал галопом одинокий всадник в одежде гонца. Разведчик даже не шарахался от них в кусты. Безлюдные и запущенные пошли места, в самый раз для недоброго промысла. Темневший всю дорогу впереди холм наконец приблизился, растекся в полгоризонта, запестрел листвой деревьев, уже подкрашенной осенним разноцветьем. За этими картинами юноша чуть не пропустил кузницу — длинную покосившуюся избу, тонувшую задом в лесистом склоне.