Разведчики
Шрифт:
— А ну-ка, покажите.
Синюхин достал небольшой блокнот. Между исписанными страничками был вложен снимок миловидной, совсем еще молодой женщины и пятерых толстощеких ребят. Старший смотрел исподлобья прямо в аппарат, сердито сдвинув ниточки бровей; рядом с ним двое мальчиков в длинных с поясками рубашках-косоворотках сжимали губы, видно, едва удерживая смех; две девочки — одна на руках матери прижалась к ее груди, вторая стояла рядом. От всей этой группы повеяло таким теплом, что Иванов невольно проговорил:
— Хорошая у вас семья, товарищ
— Федору-то? Десять уже, — с гордостью ответил Синюхин. — А это вот близнята.
— Петр и Павел?
— Они… А ваш-то где, товарищ политрук?
— Недалеко от Куйбышева, с матерью, у бабушки… Вижу я, загрустили вы, товарищ старший сержант.
Синюхин смутился:
— Есть маленько, так ведь без этого не проживешь. Семью свою я очень уважаю.
Иванов удовлетворенно проговорил:
— Как можно не любить семью?! Ты ее создал, болел душой, старался свою жизнь построить лучше. А какая ответственность лежит на родителях за воспитание детей…
— Понимаю, товарищ политрук… Дети у меня хорошие, стоящие.
Положив руку на плечо Синюхина, Иванов встал:
— Значит и грустить нечего. Идите готовиться. Вы в первый раз будете группой командовать? Если есть сомнения, вопросы или совет нужен — приходите. Буду у себя.
Возвратясь в землянку, Иван Титович прежде всего занялся осмотром пулемета.
Зубиков искоса поглядывал на своего начальника. Пограничники тоже следили за Синюхиным — все знали требовательность старшего сержанта. Никакая мелочь не ускользала от него. Хотя он и делал все медлительнее других, зато недоделок у него не было.
От пулемета Синюхин перешел к автоматам, потом оглядел бойцов, у Эйно Инари заметил плохо пришитую пуговицу на гимнастерке, у другого разведчика надорванный возле пряжки ремень.
— Во время похода чинить будем? — недовольно пробасил он. — Бросим врагов бить и починкой займемся? Там, сами знаете, чиниться некогда.
Закончив осмотр, Синюхин присел на нары. Некоторое время наблюдал, как товарищи готовились в поход, потом достал из нагрудного кармана гимнастерки письмо старшего сына, бережно разгладил его. В некоторых местах буквы еле заметны, но Синюхин хорошо знал содержание письма. Он только смотрел, не отрываясь, на этот листок, доставлявший столько радости и какой-то глубокой, особенной грусти. Сын писал о работе в колхозе, о школе, о силках, о рябчиках, которые не хотят ловиться, о матери: «Как и дома, работает в колхозе, бригадиром…»
«Помощник растет, — думал Синюхин, — уже матери помогает, за хозяина… Взять бы Зину, детишек на руки, всех вместе… повидать бы их скорее».
Невидящими глазами он продолжал смотреть на смятый листок.
— Теперь скоро домой, Иван Титыч, — подошел к нему Чаркин. — Крепко мы стали их бить.
Синюхин спрятал письмо и, ничего не ответив, вышел из землянки.
— Не к добру, товарищ старшина, затосковал наш ручпулеметчик, — обратился Зубиков к Чаркину. —
— Черт! Типун тебе на язык! — рассердился старшина. — И когда ты, Зубиков, поумнеешь? Бабьи поверья повторяешь, только воду мутишь!
Зубиков обиделся:
— Дак ведь не ему же я говорю.
— Чтоб над тобой не смеялись, — все так же сердито сказал Чаркин, — никому ерунды не говори…
Глава 12
ПОХОД СИНЮХИНА
Медленно, крупными хлопьями падал снег. Лес притих. Деревья, словно одетые, в белые меха, казалось, настороженно прислушивались к грохоту и гулу многодневных боев. Вот уже больше недели немецко-финские войска пытаются прорваться к станции Лоухи, но ближе, чем на сорок километров, им так и не удалось подойти к железной дороге. Дальнейший путь был прегражден частями Красной Армии, и яростные попытки немецко-фашистских войск прорвать в этом месте фронт терпели крах. С прибытием свежей фашистской дивизии войск «СС» — «Норд», особенно известной грабежами, насилиями и убийствами, наступление возобновилось. Командование оккупантов возлагало на эту дивизию большие надежды.
В густом лесу, на пригорке, опоясанный окопами, блиндажами и дзотами, находился командный пункт советского полка. Впереди до самой проселочной дороги расстилалась двухсотметровая поляна. По обе ее стороны тянулись укрепления.
В дзоте, где расположился КП полка, обстановка, как и во всех фронтовых землянках: нары, грубо сколоченный стол и скамьи, телефоны, оружие. Маленькие, врытые в землю окна-бойницы — как глубоко запавшие глаза. Снаружи они прикрыты, словно лохматыми бровями, густым кустарником.
Командир пехотного полка Павлов, державший здесь оборону, нервничал — обстрел все усиливался.
— Вчера слабее били, — заметил стоявший рядом адъютант, — должно быть, прибыло подкрепление.
— Ничего, оборона у нас хорошая.
— Товарищ полковник, вызывает седьмой, — доложил телефонист.
Павлов взял трубку:
— Пятьсот-шестьсот? Густыми цепями? Да… Пулеметный огонь с короткой дистанции. Резерва не трогать… Да, да… Сейчас буду там, — он положил трубку на аппарат. — Сегодня что-то рано начали… — Павлов обернулся к телефонисту: — Связь держите с КП-два, я буду там.
Унылая снежная равнина, кое-где торчат хилые сосенки. Летом заболоченное, трудно проходимое место, сейчас мороз сделал местность твердой, гладкой. Идти легко, ветер попутный. К ночи пограничники прошли большое озеро, повернули на запад. Вот уже и занятая врагом территория…
Политрук Иванов со своей основной группой впереди. За ним старшина Чаркин. Последним старший сержант Синюхин.
Кончались первые сутки похода. Наступал вечер. В молчании разведчики остановились в густом сосновом бору. Перекусили, стараясь ни одним звуком не нарушить тишины.