Разведчики
Шрифт:
Внезапно кругом потемнело, как будто среди дня наступили сумерки. Замерли деревья, иссиня-сизой стала трава. Птичьи голоса умолкли, перестали трещать кузнечики. Кругом все затаилось. Донеслись глухие раскаты грома. Слабо зашелестел в верхушках деревьев ветер, словно от скуки перебирая листочки. Вот вздрогнул, затрепетал тополь, поблескивая серебром листьев… И вновь все стихло.
Поглядывая сквозь листву на небо, женщины-партизанки убирали в наспех сделанные шалаши захваченное с собой имущество. Но партизаны продолжали каждый свою работу, не обращая
Окончив занятия, Петр вышел на опушку леса. По серому небу от самого горизонта поднималась тяжелая, с лохматыми краями, туча. Время от времени ее пронизывали стремительные зигзаги молний. Петр стоял и не мог оторвать глаз от этой тучи. Она казалась грозной, несокрушимой, сметающей все на своем пути. И Шохину захотелось сразиться с ней, как он сражался с врагом. «Не долго будешь властвовать, — подумал он, — размечет тебя буря, и опять засветит солнце!..»
Широкой полосой прошел сильный порыв ветра, пригибая к земле траву и молодые деревца. И еще напряженнее стало кругом. Новый порыв ветра, и почти тотчас же, неся косую стену ливня, налетела буря.
Ни завывания ветра, ни раскаты грома, ни ослепительные молнии не заставили Петра уйти в шалаш. Он стоял, подставив лицо сильным струям дождя, точно окаменев. Мысли роились, стремительно вытесняли одна другую. Мелькали картины детства, службы на погранзаставе… Но все вытеснялось болью настоящего. И то, что происходило в душе, так похоже было на эту бурю с хлеставшим дождем, завыванием ветра и раскатами грома…
Ослепительный свет, и короткий треск заставили Петра открыть глаза. Сухая вершина одиноко стоявшего посреди поля старого дуба раскололась надвое и задымилась. Новый удар оглушил Шохина. Ему показалось — огненная полоса вонзилась в землю совсем неподалеку. В воздухе появился острый терпкий запах. От сильных электрических разрядов было немного жутко, но на душе становилось спокойнее.
Гроза длилась недолго. Буря унесла тучи. Лучи солнца засверкали на освеженной, мокрой листве…
В тот же вечер на Выдринское болото Шохин принес Гладышу сверток:
— Товарищ старший лейтенант, эту тетрадку и пачку с документами Надя просила передать вам.
— Хорошо, оставьте. Ну, а как там, в лагере, после грозы?
— Повымокли все, — Шохин показал на свою еще не просохшую одежду. — Землянку для женщин мы вырыли, другие тоже стали этим заниматься. Дед Охрим в самую грозу куда-то ушел.
— Хорош у тебя дед, — сердечно сказал Гладыш. — Такой старости позавидовать можно.
В шалаше было сухо, парашютный шелк не пропустил дождя. Королев сидел возле приемо-передатчика.
— Ну как? — спросил его Гладыш.
Королев быстро встал:
— Сиди, сиди, Королев. Что там у тебя?
— Теперь все в порядке, товарищ старший лейтенант. А то вот отпаялся проводничок — и пропал контакт. Исправил теперь.
Гладыш сел у входа и при слабом вечернем свете принялся читать записки Нади.
Шохин прилег на нары, сегодня он ночевал здесь.
— Слушай, Королев, — внезапно окликнул Гладыш. — Как фамилия
— Котко, товарищ старший лейтенант.
Шохин резко поднялся, свесил ноги с топчана.
— Ты что? — посмотрел на него Гладыш.
— Этот Котко, товарищ старший лейтенант, в самом начале войны с пополнением на нашу шестую заставу был прислан. В первом же бою, негодяй, спрятался… Предупреждение получил… Надо было тогда же расстрелять собаку.
Гладыш встал. В его руках белела тетрадь.
— Эта сволочь — муж Нади.
— Нади?! — в один голос спросили Шохин и Королев.
— Быть этого не может! — Шохин подбежал к Гладышу: — Товарищ старший лейтенант, как же это?
— Я бы и сам не поверил, если бы не прочел здесь, — Гладыш поднял тетрадь. — Да вот фотография… Надя вместе с мужем и девочкой.
Все вышли из шалаша, вгляделись в снимок.
— Он, — подтвердил Королев.
— Хоть и в штатском, а узнать нетрудно, — пробормотал сквозь зубы Шохин. — Морда плоская и глазки свиные. Видеть мне его довелось два-три раза, а запомнил…
Гладыш вернулся к столу, медленно сложил документы и тетрадь в один пакет.
— Вот что, товарищи, — мягко проговорил он. — Не будем говорить ей, лучше потом, когда окрепнет…
Глава 10
ДЕД ОХРИМ НА СВОЕМ ПОСТУ
Дорога обрывалась у широкого паромного причала. Слева, против торчащих из реки остатков взорванного моста, крутой берег покрывала густая зелень. Это было любимое место деда Охрима. Здесь на быстрине особенно хорошо клевала крупная рыба. Но стоило только появиться у причала первым подводам, дед сразу же перебирался с удочками к самой переправе.
Рыболовы посмеивались над чудаковатым стариком: что можно наловить у самого парома? Но дед терпеливо просиживал там часами: сюда съезжались не только из Деснянского, но и из других районов. Много бывало людей, а еще больше разговоров.
А настанет вечер — и спешит дед Охрим с новостями на Выдринское болото к Гладышу.
Вчера дед вернулся от разведчиков не домой, а снова к переправе. То ли много ходить приходилось, то ли годы свое брали, но к вечеру сильно ломило колени, ныла поясница, и лишний переход сюда, на зорю, был уже труден. Улегся дед на берегу, укрылся своей теплой свиткой, но заснуть не мог. Так и проворочался почти всю ночь.
Пустынен берег в предутреннем тумане. Сонно течет река. Еще не прилетел ранний ветерок, не шелестит листва. Но через Десну уже доносится из Деснянска чуть слышное «ку-ка-ре-ку!» Дед Охрим раскладывает на белеющей в утреннем полусвете гальке глиняные шары — приваду. Еще с вечера он заготовил их десятка два, старательно перемешав толченые речные улитки с глиной. Вот уже посветлело, можно различить на воде поплавок. «Господи, благослови! Во святый час да в архангельский», — шепчет дед, бросая свою приваду против течения…