Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.
Шрифт:
В ответ на задаваемые мне вопросы я уточнил, что довольно свободно владею французским и немецким, что касается испанского языка, то я стал его уже несколько забывать, так как последние годы у меня не было возможности на нем разговаривать. Я подчеркнул, что английский и итальянский знаю на самой начальной стадии, так как к их изучению приступил, находясь уже на разведывательной работе за рубежом.
Майор Леонтьев держался во время нашей беседы очень просто, внимательно прислушиваясь к тому, что я ему рассказывал. К моему удивлению, мне казалось, что он относился ко мне даже
Сокамерники, относясь ко мне дружелюбно, интересовались, в каком направлении идет вновь начатое следствие. Естественно, на этот вопрос я ничего не мог ответить.
Уже значительно позже, проводя совместно с майором Леонтьевым работу, абсолютно не затрагивавшую ни мою конкретную деятельность за рубежом, ни мой арест в Москве, ни ведение следствия и принятое решение по созданному против меня обвинению, я убедился, что он, видимо, сохранил порядочность и честность, которыми, в моем понимании, обладали настоящие чекисты.
После того как майор Леонтьев сообщил мне, что он имел возможность полностью ознакомиться с моим следственным делом, обнаружил, что к делу не был приобщен и мой доклад на имя руководства Главного управления военной разведки, о чем я просил при подписании протокола об окончании следствия. Поинтересовавшись, какой доклад я просил приобщить к делу и где он находится, я ответил, что речь идет о докладе, написанном мною в Париже перед вылетом в Москву и доставленном нами вместе с документами, о которых уже шла речь, – Леонтьев задумался. Насупившись, несколько помедлив, он, как я уже говорил, сообщил мне о том, что им обнаружена приобщенная к делу справка командования о том, что никакой доклад на его имя не поступал.
Став, по существу, «сотрудником» майора Леонтьева, мы уже редко касались вопросов, связанных с ведением следствия по моему делу.
Чаще всего меня привлекали к уточнению выполненных переводов некоторых документов с немецкого на русский. Это объяснялось тем, что имевшиеся в НКВД СССР переводчики, видимо, вызывали сомнение в их подлинном знании политической и экономической терминологии. Моей работой, по словам майора, начальство было довольно.
Правда, иногда меня привлекали и в качестве «консультанта». Это, прежде всего, касалось известных мне действий гитлеровских оккупантов в Бельгии и во Франции, в том числе и направленных против местных движений Сопротивления. Мои ответы удивляли майора осведомленностью по многим вопросам.
За почти целый год моей «совместной работы» с Леонтьевым я ни разу не обнаружил какую-либо предвзятость по отношению ко мне, желание вынудить на какие-либо ложные показания. Да, мне казалось, что в данном случае я помогал не только ему, желавшему расширить объем своих знаний, но и органам, которым мне все же хотелось верить. Мне казалось, что наряду с нечистоплотными сотрудниками НКВД СССР типа Кулешова, не говоря уже о самих Абакумове, генерал-майоре Леонове и полковнике Лихачеве, которые меня с первого дня после моего ареста все время обманывали, есть и честные работники.
Время шло медленно. Вызовы к майору продолжались. К меняющимся сокамерникам
В январе 1948 г. совершенно неожиданно для меня открылась дверь камеры и мне предложили собраться с вещами. Естественно, я подумал, что решили перевести меня в другую камеру. Я оделся в свой довольно поношенный костюм, конечно без галстука и подтяжек. На этот раз поведение сопровождавших было совершенно иным, непривычным для меня. Меня препроводили не в камеру и не к майору, а вниз.
Оказавшись внизу, я понял, что, видимо, меня ждет этап, так как выдали часть вещей, которые были отобраны при аресте. Конечно, не были возвращены ни мои золотые наручные часы, ни кольцо, ни авторучки, ни очень хороший фотоаппарат «Кодак». Безусловно, не могла идти речь о возвращении привезенных мною документах и пистолетах, не говоря уже о имевшейся, правда незначительной, валюте.
Ждать пришлось недолго, и вдруг меня усадили вновь в «черный ворон», которым мне уже пришлось пользоваться для переезда в Лефортовскую тюрьму, а затем при возвращении на Лубянку. Мы двинулись в неизвестном направлении. До этого ничего не объявили.
Сидя в «черном вороне», я еще в большей степени, чем в тюремной камере, чувствовал, что со здоровьем у меня не все в должном порядке, не говоря уже о повышенном нервном состоянии после неожиданного вызова для отправки этапом в лагерь. Нет, общее мое самочувствие было плохим.
В тюремной камере более двух лет мало дышал свежим воздухом. Совершаемые прогулки на специально оборудованных, огороженных высокими стенками изолированных друг от друга площадках на крыше внутренней тюрьмы не могли восполнить недостаток свежего воздуха, а следовательно, и поступления кислорода в организм.
Справедливость требует, чтобы я особо подчеркнул, что после начала «совместной работы» с майором Леонтьевым меня кормили по усиленному рациону, но, видимо, отсутствие достаточного количества свежих овощей, полное отсутствие фруктов, малое количество употребляемых жиров тоже не могло не сказаться на здоровье.
Кроме того, я никому не признавался – ни сотрудникам НКВД СССР, с которыми мне пришлось за все тюремные годы встречаться, ни моим сокамерникам, – что я все больше чувствовал левостороннюю паховую грыжу.
«Черный ворон» остановился. Открылась дверка, и из каждой находящейся в нем камеры начали выводить доставленных заключенных. Я оказался одним из первых. Видимо, нас уже ждали – около каждого «черного ворона» была размещена охрана. Нас провели к одному из огромных товарных вагонов, которые назывались телятниками. Их было довольно много.