Разведка продолжает поиск
Шрифт:
Нам ничего не оставалось, как возвращаться обратно. Однако разведчик всегда остается разведчиком. Раз мы перешли передовую, а это самое трудное, почему же не прощупать тыл неприятеля до самой Уллы? К тому же теплилась надежда: а вдруг удастся напасть на след Пашковского.
Нас было семеро. Для того чтобы более подробно и точно доложить командованию о противнике, я раздробил группу на три. Ивана Киреева с Михаилом Михайловым направил в сторону Западной Двины — разведать силы гитлеровцев в деревнях Ляхово, Ратьково, Заговалино, Усвица. Григория Гусакова с Яковом Елецким — к самой Улле, в Залуженье, Старину, Козейщину, Тенюги, Стаи, Фролковичи.
Все эти деревни каждый из нас хорошо знал, в них жили преданные советские патриоты. Но зайти ни в одну из них нельзя — забиты вражескими войсками. Мы снова нарывались на засады, секреты противника, и тогда вспыхивали яростные перестрелки. Когда же стемнело, места схваток так освещались ракетами, что, казалось, ничто живое не могло проскользнуть мимо. Взлетали ракеты и доносились отзвуки коротких перестрелок не только во вражеском тылу против линии обороны нашей бригады, но и возле деревень Кривущино, Соловьевка, Ходоково — перед участком соседней бригады П. М. Романова. Видимо, там тоже действовала партизанская разведка.
В этих труднейших условиях помогали нам раздобыть ценные разведданные и в то же время остаться в живых и отличное знание местности, и опыт, накопленный многомесячной постоянной поисковой работой, и то, что каждый знал, на что способен его товарищ. Разве мог я не надеяться на Прокопа Гусакова — младшего брата нашего разведчика Кирилла Гусакова? Мог ли я не рассчитывать на смелость и отвагу Владимира Иванова, отлично стрелявшего из своего безотказного ручного пулемета? Десятки раз вел с ними поиск, и никогда они не подводили. Среди партизан, которыми усиливалась разведка, и не могло быть ненадежного: такие у нас просто не приживались.
На своем пути мы прощупали все гарнизоны и опорные пункты в деревнях, определили характер их охраны и вооружения, примерную численность войск. Особое внимание обратили на крупный гарнизон в деревне Красное. Я знал, что на этот объект готовило наступление командование 16-й Смоленской бригады. Знал потому, что наша разведка помогала соседям кое-что уточнить в ближайших населенных пунктах. Теперь же мы подошли к этому гарнизону со стороны Красной Горки и открыли огонь. Тотчас же в ответ затрещали пулеметы, густо посыпались мины. Но опытным глазам троих разведчиков нетрудно засечь и определить огневую систему врага.
Надо было возвращаться к своим: там срочно нужны разведданные, их ждут. Но обратный путь оказался трудным. Гитлеровцы, поняв, что в их тылу действуют партизаны, выслали свои поисковые группы. Они-то и начали охотиться за нами. В наши планы не входило принимать бой. По возможности мы старались миновать засады или прорываться вперед, к своим. Иванов действовал пулеметом, а я и Гусаков — гранатами и автоматами. Такие же молниеносные схватки вспыхивали неподалеку от нас — это возвращались другие группы.
Перед рассветом, пробив брешь во вражеской обороне, мы вскочили в траншеи на участке взвода Михаила Смольникова. Стрелковые подразделения относились к разведчикам с особой симпатией. И здесь нас встретили с большой радостью, с надеждой. У нас было неписаным правилом: никому, кроме своего командира отряда, не сообщать разведданные. Но каждому командиру стрелкового подразделения, в которое ты попал, возвращаясь из разведки, не терпелось знать обстановку напротив своего участка обороны. Я хорошо знал Михаила Егоровича Смольникова. Сержант по званию, грамотный
Уже начал терять уверенность, что ребята благополучно возвратятся, когда на участке взвода Василия Орлова — это на левом фланге обороны Смольникова — вдруг началась сильная перестрелка. По траншеям и ходам сообщения бросился туда. И вовремя: Иван Киреев с Михаилом Михайловым, пробив дорогу огнем автоматов и «карманной артиллерией», скатились в наши траншеи невредимыми.
Занималась морозная заря, однако Гусакова и Елецкого все еще не было. Мы всерьез тревожились за судьбу своих товарищей, тем более что с рассветом противник обычно действовал более активно, и тогда прорываться через его боевые порядки значительно труднее. Но тут из штаба прибежал посыльный, сообщил, что и остальные разведчики вернулись. Я снова поспешил в штаб. Григорий Гусаков и Яков Елецкий докладывали разведданные командиру отряда М. Ф. Фидусову, комиссару А. Г. Семенову и начальнику штаба И. П. Щукину.
Вот что установила эта группа. В ночь на 17 января на шоссе вблизи Фролковичей подорвались четыре автомашины с вражеской пехотой, которые шли на подкрепление. Значит, как определили мы, Степан Пашковский и Виктор Красинский отлично выполнили задание. Но о судьбе раненого Пашковского мы еще не знали. Помогли события, развернувшиеся в ночь на 19 января.
16-я Смоленская бригада И. Р. Шлапакова наголову разгромила гитлеровский гарнизон, расположенный в Красном. Остановившиеся в этой деревне и в Красной Горке два полка 87-й гренадерской дивизии, вооруженные до зубов, отошли в Уллу. Только чудом не попал в плен командир одного их этих полков, удравший в шубе, наброшенной прямо на нательное белье.
Гитлеровцы стали поспешно уходить из других занятых ими деревень. Партизанская разведка вовремя обнаружила это, и отряды начали по пятам преследовать врага, нанося ему потери. Только когда подошли танки и прикрыли отступавших, партизаны прекратили преследование.
Степана Пашковского мы нашли на окраине деревни Осиновка возле крестьянской бани. Такого изуверства, какое учинили гитлеровцы над нашим товарищем, мне еще не приходилось видеть. Он был совершенно голым. На лбу вырезана звезда, глаза выколоты, обрезаны уши, срезан нос, вывернуты руки, на груди зияла рана от разрывной пули.
Местные жители рассказали нам, что раненого разведчика гитлеровцы привезли в дом, где размещался штаб, и начали допрос. Партизан молчал. Особое садистское усердие проявили офицер и переводчик. Сначала отрезали одно ухо — Степан молчал. Затем — второе, и Пашковский потерял сознание. Его тут же привели в чувство, но ни слова не добились в ответ. Тогда, сорвав одежду, бросили Степана в холодную баню. Теперь уже садисты сами приходили к нему и пытали до тех пор, пока разведчик не терял сознание. Когда на тридцатиградусном морозе, совершенно голый, изуродованный фашистами, он приходил в себя, пытки продолжались. Но Степан молчал. И тогда его, беспомощного, выбросили из бани. Часовой не отходил от него, пока не перестало биться сердце отважного разведчика.