Развлечения для птиц с подрезанными крыльями
Шрифт:
– Как и любое социальное движение, феминизм неоднороден, – сказала она. – Раздоры между его течениями и внутри них иногда даже яростнее, чем споры с мужчинами.
– Подозреваю, что вы ссоритесь посильнее, чем фрейдисты с юнгианцами.
– Наверное, да. По статистике, половина банов в феминистских пабликах выписываются женщинам. Движение расколото. Если либеральные и интерсекциональные феминистки в целом дружат между собой, то радикальные презирают первые два течения и называют их представительниц подстилками патриархата.
– А в чем коренное различие между ними?
Ира сделала последний
– Либеральные феминистки борются за равенство прав с мужчинами и выступают за равные зарплаты, за равные карьерные возможности, за отсутствие гендерных привилегий. Либеральные феминистки винят не отдельных мужчин, а консервативные патриархальные ценности. Интерсекциональные феминистки идут дальше и воюют с притеснением как таковым. Если либеральный феминизм по преимуществу ставит в центр белую западную женщину, то интерсекциональный настроен на устранение самых разных дискриминаций: по гендеру, по цвету кожи, по сексуальной ориентации, по возрасту, по телосложению. Иначе говоря, интерсекциональные феминистки расширяют пространство борьбы и шире толкуют справедливость.
– А радфем?
– Радфем беспощаден ко всем, кто не разделяет его ценности на сто процентов. Для радикальных феминисток женщины и мужчины – это два полушария, два замкнутых сообщества: первое – угнетенные и жертвы, второе – угнетатели, абьюзеры, насильники. Третьего не дано. Они убеждены, что нет мужчин вне патриархата. Тогда как либеральные и интерсекциональные феминистки хотят реформировать систему, радикальные мечтают ее опрокинуть. Отсюда и введение в речь феминитивов, и отрицание концепта романтической любви, и даже неприязнь к трансгендерам.
– Я, конечно, трансами не восхищаюсь, но их-то за что? – удивился Елисей.
– По мнению радфем-активисток, есть за что. Если женщина меняет пол на мужской, то ее причисляют к предательницам. Мужчину, который совершает обратное, тоже не признают за своего. Радикальные феминистки утверждают, что женщина не с рождения – это ненастоящая женщина, так как бывшему мужчине неведомы ощущения бесправного и угнетенного недосущества, которым якобы чувствует себя женщина.
Елисей хмыкнул, чтобы резко не выражаться.
– Некоторые радикальные феминистки ненавидят маникюр, юбки, бюстгальтеры и любые собственные неудачи объясняют через гендер, – сказала Ира.
– Если мой вопрос покажется нескромным, ты вправе разбить о мою голову бокал, – произнес Елисей. – К какому направлению себя относишь ты?
Ира, прищурившись, приподняла бокал над столом, взвесила в руке и опустила обратно.
– К анархо-феминизму. Я тоже за кардинальную перестройку общества, но по экономическому принципу, а не по радфемовской модели. Меня раздражают развязные мужланы и книги с идиотскими названиями вроде «Женщина как социокультурный продукт», и вместе с тем я понимаю, что дремучие патриархальные нравы и неравенство зарплат – это далеко не все ущербные стороны современной цивилизации.
Пока Елисей осмыслял услышанное, Ира поблагодарила за пиво и сообщила, что ей пора.
– Мне надо морально подготовиться ко сну, – пояснила она. – Тяжело засыпаю на новом месте. Настоящая головная боль.
– Лучшее
Ему не хотелось отпускать Иру. Он восхищался девушками, которые, будучи красивыми и умными, не выставляют напоказ свои преимущества и не напрашиваются на симпатию.
– Когда заметка о стауте будет готова, я могу отметить тебя в публикации, – предложил он. – Ты ведь подписана на мой блог в «Инстаграме»?
– Я оттуда удалилась. Лучше прочитаю заметку на «Крафт депо».
– Упомянуть тебя в ней?
– Не стоит.
Внутри Елисея как будто застрял лифт, с грохотом и скрежетом.
– Тогда с моей стороны будет преступным не соблюсти правила этикета и не предложить тебе еще одну дегустацию. Само собой, никаких сидров, сладких элей и молока в составе.
– Почему бы и нет?
Она произнесла это непринужденно, без вежливой сухости и без церемонной улыбки. Лифт снова поехал.
– Тогда так же, через неделю, в пятницу?
– Я за. В восемнадцать. Или в девятнадцать. Если тебе удобно.
– В восемнадцать! – воскликнул он и с трудом удержался от неуместного «спасибо».
Они договорились, что Ира добавит его в друзья «ВКонтакте», и попрощались у бара.
Елисей твердо решил не оборачиваться. Оглянешься – пропадешь. Оглядка – растерянность, сбой, навязчивый морок. У него забор забот и еще тысяча причин не оглядываться.
Когда Елисей все-таки обернулся, Ира уже исчезла за углом.
Интерлюдия
«Испытание пеплом»
Над проектом трудились лучшие умы крафтового цеха, Платоны и Аристотели от философии пива. Запершись в секретном бункере под ничем не примечательной железнодорожной станцией, они сутками напролет ставили опыты над водой и над огнем, над сахаром и над солодом, варили и коптили, ломали копья в кровавых диспутах и жгли торф, любовно собранный отважными мелиораторами на галлюциногенных болотах. Когда драгоценный напиток был готов, первый бокал поднесли дежурному по станции. Вглядевшись в таинственное варево цвета дегтярной эмульсии, дежурный храбро отхлебнул.
Волна жженого оцепенения окатила его с ног до головы, точно поток фотонов обрушился на сетчатку. В эпицентре все испарилось. Стекла лопнули так же бесшумно и стремительно, как и рассыпались стены. Площадь с ратушей и памятником старому вождю песочным вихрем взмыла в воздух. Солнце вымахнуло из-за горизонта и, осветив все, растворилось в янтарном небе. Следом на месте солнца проступило зловещее клубообразное Нечто. Оно походило на гигантский обугленный гриб и на сумрачное дерево с полыхающей кроной, на абажур, подсвеченный лампой накаливания, и на обезумевшего джинна, высвобожденного из бутылки. Казалось, субстанция, преодолев все диалектические противоречия, вырвалась из замкнутой цепи самопорождений и перед уничтожением себя обрела, наконец, завершенную форму, одновременно сверхъестественную и зримую, губительную и притягательную. Словно в насмешку над мирозданием, над зловещим Нечто вырос пламенный нимб, санкционирующий это разрушение из разрушений, безумие из безумий.