Развод и девичья фамилия
Шрифт:
То ли от вина, то ли от стресса, которого у нее не могло быть, она вдруг почувствовала, что сейчас упадет в обморок – постыдный дамский обморок в духе красавиц из романов, и Сергею придется вызывать «Скорую» и возиться с ней весь остаток ночи, а он с детства терпеть не мог врачей – боялся.
– Я… мне надо полежать, – сказала она медленно, чтобы он не понял, что она собирается упасть в обморок. – Я… пойду. Полежу.
И она пошла, и на середине дороги оказалось, что это он ведет ее, крепко придерживая под локоть, так что больно было костям.
– Пусти меня, –
Руки и ноги сильно замерзли, как будто она долго сидела в снегу, дышалось тоже плохо, потому что этот чертов снег залепил горло и легкие, и внутри было холодно, очень холодно, и мысли были холодные, медленные и отвратительные, а потом их вовсе не стало, никаких.
Снега нет. Март кончается, и снег давно растаял.
Он растаял не только на улице, но и на Кириных руках и ногах, и замороженное горло отпустило, и стало тепло и легко, и она засмеялась во сне, потому что там наконец-то все стало на свои места, и, хотя она толком не поняла, что случилось, было ясно, что все хорошо.
Все хорошо… Все хорошо…
– Мама!!!
Откуда-то во сне взялся ее сын. Откуда он мог там взяться, Кира не знала – она ведь уложила его! Дала «Новопассит» и уложила.
– Мама!! Ты где?!
И тут она проснулась.
Утро, поняла она. Позднее.
Так, все ясно. Я опоздала на работу. Катастрофа. Конец света.
Однако оказалось, это еще не конец света. Конец света был впереди.
Она лежала на боку, прижатая спиной к кому-то, кто обнимал ее обеими руками и глубоко и беззвучно дышал. В панике она ощупала руки, как в игре с завязыванием глаз, и моментально поняла, чьи они. Она бы узнала их не то что с закрытыми глазами. Она узнала бы их, даже если бы неожиданно стала глухой, слепой и заодно потеряла обоняние и осязание.
Вот почему снег растаял так быстро! Никакой снег на свете, даже ледяной антарктический панцирь не выдержал бы температуры, которая возникала, когда ее обнимал муж.
Нет, бывший муж.
Он дышал ей в шею тепло и щекотно, как дышал много лет, и держал крепко, прижав спиной к себе, и тяжелые смуглые руки уверенно и спокойно лежали на ней, и именно поэтому она проспала остаток ночи без всяких кошмаров и чувствовала себя такой счастливой.
Господи, что это?.. Что это такое?! Это неправильно! Это неправильно от начала до конца!
Почему он… здесь?! Почему он с ней спит?!!
– Мама!! – надрывался за дверью Тим. – Мам, ты что, ушла, что ли?!
– Я не ушла, – пискнула Кира, – я еще не встала! Подожди, я сейчас!..
Это была большая ошибка. Ее сын, не страдающий никакими комплексами, радостно подбежал к двери – она слышала его приближающийся топот и зажмурилась – и распахнул ее.
– Здорово, мам! Слушай, а школу-то мы проспали… – Он замолчал на полуслове, рот у него открылся, глаза стали круглыми и блестящими, и он вдруг улыбнулся идиотской улыбкой человека, внезапно открывшего формулу счастья.
Кира застонала и сделала энергичное движение, пытаясь спихнуть с себя тяжелые руки, но не тут-то было. Бывший муж расслабленно хрюкнул, порылся носом в ее волосах и прижал
– Тим, сейчас же закрой дверь. Я встаю. Сколько времени?
– Полдесятого. Мам, а папа…
– Тим, я не хочу никаких разговоров!
Вот что теперь ей делать?!
Что было сил она вдавила локоть Сергею в ребра, и он опять хрюкнул, на этот раз обиженно.
– Тим, быстро ставь чайник! Черт побери, мне надо на работу! Тим, закрой дверь и умойся!
– Я давно умылся, – ответил он и ухмыльнулся, как щенок. – Мам, а папа…
– Тимка!!
– Да-да. Чайник. Сейчас, только не злись!
Он прикрыл дверь и некоторое время выжидал под ней, Кира слышала, как он сопит. Потом вдруг вскричал: «Йо-хо-хо!!» – и, дробно топая, умчался в сторону кухни.
Ее тринадцатилетний сын – младенец и дурачок. Он решил, что… Впрочем, и так понятно, что именно он решил.
Ее тридцатидевятилетний муж – подлец и дурак. Он спал с ней в одной постели, он обнимал ее своими ручищами – и ножищами! – он решил, что ему все можно, раз у нее стресс!
Сейчас она покажет ему стресс!
Впрочем, никакой другой постели, кроме этой самой «одной», в квартире не было. В «другой» спал Тим. Имелись, правда, еще два модерновых дивана, и, для того чтобы разложить их, требовались инструкция и два специально обученных человека, вооруженные набором инструментов.
– Пусти меня, – сквозь зубы процедила Кира и спихнула наконец с себя его ногу, – пусти сейчас же!
– М-м, – сказал ее муж, – да.
Бывший, черт тебя побери!.. Бывший муж!..
Тяжелые руки напряглись и расслабились, он чуть подвинулся, освобождая ее, и, когда она уже ринулась было от него, перехватил, поймал, повернул и поцеловал. Даже глаз не открыл.
У него было чистое дыхание, горячие со сна щеки, крепкая шея и чуть-чуть заросшая грудь, прижавшаяся к Кире. Она начала брыкаться, но очень быстро перестала, потому что никогда не могла сопротивляться ему, потому что никто на свете не умел любить друг друга в постели так, как любили они, потому что на нее неожиданно рухнула ужасная мысль о том, что она невыносимо, постыдно, безумно соскучилась по нему, по его рукам, ногам, по его чистому дыханию, по его утренним поцелуям, по его натиску, когда его невозможно остановить, по всему, что получалось у нее только с ним и чего уже так давно не было.
Она погладила его грудь, и живот, и спину – у позвоночника, над самым ремнем джинсов. Она знала, что это непростое место, и он в ответ сдавленно ахнул и распахнул глаза.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
– Не смей извиняться, – приказала Кира тихо.
– Я и не собирался, – пробормотал он и перевел взгляд на ее губы.
– С тебя станется.
– С меня станется, – согласился он.
– Нет, – сказала Кира. – Нет, Сережка. Хватит. Мы не должны этого делать. Нам нельзя.