Развод. Мы больше не твои
Шрифт:
Прежде, чем ответить, Анна Николаевна раздраженно вздыхает и закатывает глаза. Затем она распрямляет несуществующие складки на одежде, бросает взгляд на свой идеальный кроваво–красный маникюр и только потом говорит.
– Откуда–откуда, из вашей клиники, конечно. Как еще я могла получить документ с официальными подписями и печатями?
– Ну я смотрю, у вас неплохие таланты в фотомонтаже, подделать медицинский бланк явно не сложнее, чем сделать натуральный фотоколлаж.
– Неплохо, да? Особенно для той, что не доучилась, – глаза свекрови победно блестят.
– Агентство открывайте, будете помогать разбивать
– Ну почему же, я ведь говорила, легче и правдоподобнее получается, когда есть реальная основа. А в клинику, которую вы обращались, недавно устроилась дочь моей подруги, с которой Глебушка в детстве играл, да и подростком много времени вместе с ней проводил.
– Наконец–то я вижу хоть какой–то более–менее приличный мотив! – перебиваю Анну Николаевну. – Дочь подруги свободна?
– Недавно пережила развод, болезненный, – свекровь делает вид, что не понимает, к чему я клоню.
– То есть вы решили их свести с Глебом, раз раньше не получилось, я помешала. У него болезненный развод, у нее такой же, чем не повод для сближения, да? И состряпали какую–то бумажку, где написано, что биологический материал для моего оплодотворения был взят не от Глеба. Ясно, – киваю сама себе. – Дело наконец–то раскрыто.
– Нет, все не так, – Анна Николаевна укоризненно приподнимает бровь, – я действительно обратилась к Виктории за помощью, но изначально моя цель была другой. Я лишь хотела как–то справиться с мыслью о том, как у вас появились детки!
– Вы только что говорили, что фактически подделали документы на своем компьютере, – раздраженно морщусь. – Давайте не будем ходить по кругу.
– Но сначала мне показали реальные данные о вашей процедуре! И в документах четко написано, что дети не Глеба, и не твои тоже! – повышает голос Анна Николаевна. Смотрю на нее в изумлении, вот это заявление. – Я лишь подправила информацию о тебе, Глебу она не к чему.
– Ну да, а то ведь в правдивой версии я выгляжу жертвой, а в вашей коварной стервой, – глухо произношу, пытаясь переварить услышанное.
Сомнений в том, что Анна Николаевна сейчас сказала правду, у меня нет. Это не слепое доверие, это интуиция во мне говорит.
– Извини, не могу поделиться с тобой оригинальным документом, Я его уже удалила с телефона, сама понимаешь, Виктория не должна была мне помогать, – с долей сочувствия произносит свекровь. – В любом случае скоро вы с моим сыном расстанетесь, я давно этого хотела, а тут сама судьба так рассудила. У него в командировках новые знакомства, у тебя непонятные дети. Просто карты сложились таким образом. На все воля небес! А мы лишь должны правильно читать знаки и помогать им сбыться, – она экзальтированно закатывает глаза. А я думаю, она реально увлеклась воздушными материями или успешно косит под такую, чтобы было меньше претензий. – Через несколько месяцев Глебу официально доверят еще один филиал, – тем временем продолжает Анна Николаевна, возвращаясь на адекватную колею, – и можно будет не акцентировать внимание на семейном статусе. Тогда он сам подаст на развод. Пока тебя никто не выгоняет и денег не лишает, – Анна Николаевна поднимается на ноги. – Я пойду, Оленька, не провожай.
25
25
Она
А чьи тогда?
Я их вынашивала, испытывала кучу проблем со здоровьем весь положенный срок, и потом растила, и до сих пор ращу. Да они уже сейчас похожи на нас с Глебом!
Как и на многих людей нашего с ним типажа. Я здраво себя оцениваю, несмотря на миловидность, я мало чем отличаюсь от многих девушек в нашей стране. Слишком типичные у меня черты лица.
Да нет. Бред. Полный причем. А как же характер? Способности?
Которые, конечно, так легко увидеть у годовалых детей!
По всему выходит, что эти косвенные признаки я не скоро смогу рассмотреть. Да и не обязаны дети повторять характер родителей, у каждого своя неповторимая личность.
Но как они вдруг могут оказаться не моими? Я помню истории про перепутанных в родильных домах младенцах. Но я и в них никогда сильно не верила.
Мне кажется, сейчас очень трудно перепутать младенцев. В нашем роддоме ребенка вообще от матери не забирают, даже в самом начале. Я–то, понятное дело, была после операции, мне некуда деваться. Но ведь не все такие.
По всему выходит, что, если Анна Николаевна права, по документам прописана не я, значит, мне подсадили не тот эмбрион. Моя спина вмиг холодеет. Теоретически такое могло произойти. Наверное.
Может, дочь ее подруги просто перепутала бланки? Это объяснение звучит гораздо более невинно. И вполне логично, надо заметить.
Она там новенькая, полезла туда, куда нельзя было, и от страха быть пойманной перепутала. А Анна Николаевна явно не блещет интеллектом, могла не понять.
Или на листе на самом деле прописаны мы с Глебом родителями, но в качестве доноров указаны не мы. Такое тоже вероятно. Теоретически. Но на подобные процедуры должна браться куча согласий, разве нет? Ладно еще мужской биологический материал, его у многих в достатке, но женские яйцеклетки на вес золота для таких, как я, обращающихся в клиники репродуктологии.
Скорее могла бы произойти путаница не по документам, а по факту. Какой–нибудь лаборант сунул эмбрион не туда, что–то кто–то не так подписал, и мы в итоге имеем, что имеем.
Звучит совсем несолидно для уважающей себя клиники, а мы с Глебом все–таки в лучшую по краю обращались. Но эта версия гораздо реальнее предыдущего варианта. Вот только Анна Николаевна настаивала именно на информации на бумаге, никаких тестов ДНК она не проводила.
Подрываюсь на ноги. Мне срочно нужно в эту клинику.
– Котики мои, – забегаю в детскую, – простите маму, придется вам доспать в машине, дело не терпит отлагательств.
Естественно, котики оказываются недовольны, и мне приходится слушать их истерику и задабривать игрушками и детским печеньем. Но я просто физически не смогу дождаться завтрашнего дня, чтобы только с утра поехать в этот центр репродуктологии. Да и встреча с Егором уже назначена, нужно все успеть сегодня.
Резко выруливаю из двора и чуть не сношу часть забора. Так нельзя, со мной дети. Мои дети! Что бы кто там не говорил.