Развод. Ты не уйдешь
Шрифт:
Вот еще одна проблема — надо успеть всюду. Все проконтролировать!
Организация похорон легла на мои плечи. Мне бы помогла мама, но она вернется из командировки только завтра. Раньше нет билетов…
А муж… Он будто в столб превратился, когда его отец умер. Ничего не говорил, никого не хотел видеть, закрылся в детской комнате и молчал, напугал старшую дочь до икоты, заставил понервничать всех!
Сегодня Глеб начал говорить.
Но… боже, прости, лучше бы этот изувер молчал.
Муж садится в кресло, ссутулившись, и начинает курить:
—
— Я считаю… Считаю, что тебе больно. Но это не дает тебе права делать больно в ответ.
— Надо же… — выпускает струю дыма в мою сторону. — А я думал, ты скажешь, какой я урод.
— Не кури. Тебе врач запретил.
— Отец не курил. Не пил. Не нюхал. Не гулял с бабами. Всю жизнь любил одну женщину. Любил кошек, собак, своих детей и… чужих! — смотрит на меня, ухмыльнувшись.
Мы знакомы давным-давно. Семья Глеба — благополучная, а мы — вечно страдающие, голодные и ютящиеся по подъездам всего дома, когда отец бухал по-черному. Он же все тащил из дома, безбожно. Все тащил… даже мою куклу как-то стащил, а потом орал, что и жену за бутылку водки… любому продаст!
Если бы не отец Глеба, который проявил участие, не знаю, где бы мы сейчас были с мамой. Это благодаря им, неравнодушным соседям, удалось устроить развод, поделить квартиру, выселить алкаша… Именно отец Глеба занял деньги маме, чтобы та выплатила долю моему папаше. Дал взаймы, без надежды, что та отдаст.
Безграничная благодарность к этому святому человеку и безумную скорбь — вот что я чувствую. Тем гаже мне кажется поведение Глеба, а он будто и рад в говне извозиться.
Словно хочет испачкаться с головы до самых ног , продолжая:
— Папа был праведником. И что? До шестидесяти не дожил. Нет смысла жить праведником… — курит.
— Да, Глеб. Ты прав.
— Присоединяйся, — кивает. — Хватит ходить монашкой. Он не оценит, насколько ты святая и пресная. Уже не оценит, — ухмыляется.
Боже, я не знаю, на что он намекает и кого имеет в виду на самом деле. Но я хотела сказать другое.
— Ты прав. Я хотела сказать, какой ты урод. Пустой изнутри. Подлец, — тихо говорю я и отступаю.
Пячусь до самой двери.
Потому что боюсь сейчас повернуться к мужу спиной.
Слишком страшные у него стали глаза.
В них вспыхнуло что-то такое жгучее, темное, будто в него дьявол вселился.
Но потом он усмехается и тянется к выпивке на столе.
— Да, Оль. Я урод. А ты… часом не беременна, а? Не беременна от этого… урода? — спрашивает. — Видел упаковку от теста в урне.
Глава 2
Она
Я закрываю дверь и выхожу из кабинета, быстрым шагом удаляюсь по коридору. В спину доносится:
— Мы не договорили.
Ускоряю
За спиной раздается настойчивый, тяжелый топот. Горячее дыхание с амбре курева мажет по моей щеке. Муж дергает меня за локоть на себя.
Развернув к себе лицом, нависает надо мной, сверля взглядом:
— Так что скажешь, Олька?
— Не называй меня так!
— Ему было можно тебя так называть, а мне — нет?! — хрипит. — Интересно, почему? У папаши были особые привилегии, а у меня, как у мужа, нет?!
— Больше — нет. Не после того, как ты потаскуху на похороны свекра пригласил.
В ответ на мой упрек Глеб ничего не говорит. Абсолютно ничего. Только вновь возвращает меня к теме начатого разговора.
— Так что ты ответишь? Беременна?
На языке вертится «да».
Но теперь я и под страхом смерти не признаюсь. Так уж случилось, что новость о долгожданной, после нескольких выкидышей, беременности пришлась не к месту: мы хороним отца Глеба.
Здесь не до радостных новостей. Это даже немного кощунственным кажется, говорить о жизни, о новом начале в момент, когда одного из самых лучших и дорогих людей не стало. Просто не стало…
— У тебя разве других занятий нет, Глеб? Ты еще не весь коньяк в кабинете отца выжрал. Не все сигареты скурил. Не всех… — придерживаю слова.
— Не всех баб поимел, ты хотела сказать?
— Их было много?
Проклинаю себя за то, как противно дрогнул и стал писклявым мой голос.
Больно узнать, что муж изменяет, еще больнее будет узнать, что баб было немерено. Или когда счет открыт, уже не имеет значения, сколько у него было любовниц?!
— А ты все не уймешься. На вопросы отвечай!
— Ты видел тест в урне? Так почему же не посмотрел! — шиплю.
— Мама, мама… — зовет издалека дочка.
Воспользовавшись этим предлогом, я сбрасываю с плеч руки мужа, и выхожу навстречу дочери.
— Да, мое солнышко!
Распахиваю объятия дочери, она влетает в них и прячет лицо у меня под грудью. Ей уже девять, тот возраст, когда она кажется совсем-совсем взрослой и с каждым днем все больше превращается в скрытного, местами колючего подростка. Но сейчас она скорбит по любимому дедушке. Очень сильно скорбит… Тамара обожает играть в квесты и все головоломки были дедины. Можно сказать, на двоих проходили компьютерные игры с задачками на подумать.
— Да, Томочка, что такое?
Дочь осторожно выглядывает из-за меня и с опаской смотрит в темный коридор, словно там притаилось чудовище. Так и есть, солнышко. Там пьяное, грубое и циничное чудовище, а еще он — твой папа, и я не имею права уронить его авторитет еще ниже и настраивать детей против отца.
— Папа там?
— Да, Том. Папа очень скорбит по дедушке. Очень…
— Мне показалось, он говорил гадости.
Обнимаю дочь крепче, целую в темно-русую макушку.
— Когда у людей сильное горе, Тома, они запираются внутри себя и не могут вести себя, как обычно. Им так больно, что они ничего, кроме этой боли не замечают.